Зауэр (урожд. Гиберт) Флорентина (Валентина) Михайловна

РАСШИФРОВКА ВИДЕОЗАПИСИ

ЯКОВЛЕВ: Валентина Михайловна Зауэр – жительница пос. Саровка. С давних пор, наверное, да?

ЗАУЭР: С 1957 года.

ЯКОВЛЕВ: В Саровке живёте?

ЗАУЭР: Да.

ЯКОВЛЕВ: А сами родом откуда?

ЗАУЭР: Я сама родом с Украины, со Сталинской области.

ЯКОВЛЕВ: А сейчас это какая?

ЗАУЭР: А сейчас это Донецкая область… В 1937 году у нас забрали отца и двух братьев, а в 1941 году нас собрали всех за 6 часов, 1 сентября.

ЯКОВЛЕВ: В сентябре… Война уже началась…

ЗАУЭР: Эти военные заводы всё… Ну, а потом привезли нас в Новосибирск.

ЯКОВЛЕВ: Валентина Михайловна, а Вам сколько лет было?

ЗАУЭР: Мне было 16 лет.

ЯКОВЛЕВ: Вы, и ещё кто у вас?

ЗАУЭР: Осталась младше меня и две сестры старше меня, и мать.

ЯКОВЛЕВ: 6 человек.

ЗАУЭР: Младший [брат] мой, за мной был, умер… Он поехал в лагерь, жарко было. Первое место занял, пробежал. А пионервожатая была молоденькая, дала ему мороженое… (непонятно). И наша семья вся пошла под откос… Ну, и вот, приехали мы в Новосибирск, там сколько прожили.

ЯКОВЛЕВ: На чём везли?

ЗАУЭР: На поезде. Целый месяц нас везли.

ЯКОВЛЕВ: Осень уже.

ЗАУЭР: Да. С 1 сентября до 1 октября. Потому что сперва хотели нас в Казахстан, до Казахстана довезли, там уже забито было.

ЯКОВЛЕВ: Там же тоже ссыльных много было.

ЗАУЭР: Да, там шибко много было. Ну, а потом повезли в Новосибирск. Когда мы приехали, люди все выскочили [из здания вокзала], и давай смотреть на нас, говорили, немцев привезут, они с одним глазом (смеётся).

ЯКОВЛЕВ: Как на диковинку.

ЗАУЭР: Да, как на диковинку. Ну, когда мы слезли [вышли из вагонов], они говорят: «Они такие же, как мы». Ну, там, правда, нас не обижали… Они наоборот... Там был бригадир. Он говорил: «Я за одного немца три русских отдам. Немцы работящие. Я был в Германии в плену. Я знаю это».

ЯКОВЛЕВ: Это ещё в Первую мировую?

ЗАУЭР: Да-да. Ну, а потом отправили нас. Мы там уже посадили огород, всё... Опять собрали нас.

ЯКОВЛЕВ: Это уже в 1942 году получается?

ЗАУЭР: Да-да. В 1942-м опять собрали нас и – сюда.

ЯКОВЛЕВ: «Сюда» – это куда?

ЗАУЭР: В этот (непонятно), куда привезли нас в Коломино. В Коломино выгрузили, там лежали мы неделю на пристани, прямо под открытым небом. А потом уже приехали на лошадях, увезли нас. Ну, что? Приехали мы в совхоз, пошли сразу работать.

ЯКОВЛЕВ: Куда привезли?

ЗАУЭР: В Абрамкино. Это тут...

ЯКОВЛЕВ: Это Староабрамкино.

ЗАУЭР: Да-да… Оттуда я.

ЯКОВЛЕВ: Понятно. Это с 1942 года вы были в Абрамкино и до какого?

ЗАУЭР: До [19]49-го.

ЯКОВЛЕВ: До [19]49-го… А, скажите, что из себя деревня тогда представляла? Сейчас этой деревни совсем нет. Какой она была?

ЗАУЭР: Ой, там было четыре деревни рядом. Четыре колхоза рядом. Один, другой, третий…

ЯКОВЛЕВ: А назывались как?

ЗАУЭР: Это Малиновка была (это наш колхоз «8-е марта»), это Сергушино была, а там Сугот… А сейчас ничего нет.

ЯКОВЛЕВ: Сугот ещё стоит.

ЗАУЭР: Да, Сугот ещё стоит. Но наша «8-е марта» – тоже несколько домов. А Сергушино такая большая деревня была. А сейчас ничего нет. Мы ездили, [и я видела]. Вот такая большая деревня была, у нас же мать там похоронена.

ЯКОВЛЕВ: Сколько домов было, сколько жителей, когда вы приехали? Примерно хоть…

ЗАУЭР: Там большая деревня была, разве я знаю, сколько домов было, миленький? Я уже зиму прожила там, в Абрамкино, а ещё деревню всю не видела. Потому что утром темно, [а] мы идём на рыбалку, вечером иногда в 12, в 11 приходим.

ЯКОВЛЕВ: А вас в колхозе как по бригадам расписали? Чем вы в колхозе занимались?

ЗАУЭР: Там хлеб сеяли. А мы были как мобилизованные, это как трудармия рыбацкая.

ЯКОВЛЕВ: И Вы были прикреплены к бригаде рыбаков?

ЗАУЭР: Да-да. Мы каждый получали каждую пятидневку вот такую бумажку – «Боевое задание». Вот столько-то килограмм рыбы сдай. Хоть из-под земли вытаскивай. День прорыбачил, [и если] не поймал – в ночь идёшь опять.

ЯКОВЛЕВ: Да, а выходные хоть были?

ЗАУЭР: Нет! Ну, что ты! Кто думал про выходные?

ЯКОВЛЕВ: 5 дней – задание, 5 дней – задание, 5 дней – задание…?

ЗАУЭР: Это так и было написано – «Боевое задание». В углу каждого было написано: «Каждый ёрш – патрон [по врагу]».

ЯКОВЛЕВ: Да, в войну так было.

ЗАУЭР: Ну, что? Так работали. А потом, когда мы уже там получали рулоны, выгодно было.

ЯКОВЛЕВ: «Рулоны», это что?

ЗАУЭР: Это [нас] отоваривали. Нам рулоны выдавали. Муку покупать, все это вот (непонятно).

ЯКОВЛЕВ: Валентина Михайловна, слово какое-то интересное: что это? Талоны?

ЗАУЭР: Нет, рулоны.

ЯКОВЛЕВ: Рулоны?

ЗАУЭР: Рулоны их называли. Как эти талоны, так и рулоны. Вот нам давали эти рулоны. На муку, на сахар, на табак, на соль, на всё.

ЯКОВЛЕВ: Деньги не давали?

ЗАУЭР: Нет. Деньги-то откуда?

ЯКОВЛЕВ: А жили где?

ЗАУЭР: Ой, знаешь, мы жили в бане.

ЯКОВЛЕВ: Ну, хоть семьёй жили, или вместе с чужими, вперемешку?

ЗАУЭР: А как же? Сперва жили у чужих. Потом там стояла баня большая, колхозная. Там лён сушили в ней. А мама всё говорит: «Ребятишки, девки, спросите у председателя эту баню. Мы оштукатурим её…».

ЯКОВЛЕВ: А кто был-то? Значит, матушка, Вы…

ЗАУЭР: Да, [ещё] три сестры и…

ЯКОВЛЕВ: Один брат?

ЗАУЭР: Нет, второй брат уже в Новосибирской области умер. Племянница ещё была.

ЯКОВЛЕВ: То есть, одни женщины?

ЗАУЭР: Одни женщины. Ну, мы привыкли.

ЯКОВЛЕВ: А к этим годам – к 1942–1943–1944-му – про старших братьев с отцом хоть что-то известно было?

ЗАУЭР: Нет, их как забрали, мы больше ничего не знали. Нет. Нет-нет. Ну, это... Мы баню эту оштукатурили, мама печку сложила, полы вымыли… И жили. Мы были прямо самые богатые. Потому что у нас свой угол был.

ЯКОВЛЕВ: Своя семья.

ЗАУЭР: Все собираются, все к нам идут. Это уже как (непонятно). Когда на квартирах стоим, Шибко-то люди не хотят, чтоб к ним ходили.

ЯКОВЛЕВ: Конечно.

ЗАУЭР: Ну, вот… И все собираются…

ЯКОВЛЕВ: А у вас свободно?

ЗАУЭР: У нас свободно. Иногда, как наберутся – дышать нечем. Ну, потом у нас в [19]46-м году сестра средняя… Вот отправили… Знаешь, она никогда не работала на физической работе. Она работала всё время в конторе. И отправили [её] на заготовки. На второй день…

ЯКОВЛЕВ: На заготовку леса?

ЗАУЭР: В Чалково. И там она попала под лесину. Под лесину попала.

ЯКОВЛЕВ: Постарше вас?

ЗАУЭР: Да-да. Я самая младшая… Под лесину попала. И пока мы узнали, уже две недели прошло, тогда только узнали, что она [травмирована] и [её] увезли в Колпашево. Ну, мама, как известно, мать...

ЯКОВЛЕВ: Конечно…

ЗАУЭР: И пока мы узнали, живая она или нет… Нам же надо было пропуск [на поездку в больницу], [просто] так же нельзя.

ЯКОВЛЕВ: В комендатуре оформлять.

ЗАУЭР: Да, коменданта как раз не было. И пока мы узнали, пока комендант приехал… Приехали [в Колпашево], она уже в память вошла, она была без сознания чуть не месяц… Ну, она приехала [домой]. Она была ненормальная. У неё тут (показывает пальцем) череп пробит. Она была – сколько? – ну лет 15, наверное, – на пенсии. Ну, когда она в Душанбе-то уехала, там профессор её лечил, ей мозг брали с позвоночника, она стала нормальная Она работала, пока в Душанбе не уехала.

ЯКОВЛЕВ: Ну, вот. Пока вы до 1949-го там жили… В 1949 году сколько лет вам было?

ЗАУЭР: Мне 24 тогда почти что было.

ЯКОВЛЕВ: Ну, вот – работа, работа… Всё равно молодость своё берёт. Как-то веселились или нет?

ЗАУЭР: Миленький, намного веселее было, чем сейчас.

ЯКОВЛЕВ: Ну, вот, чем занимались?

ЗАУЭР: Песни пели, знаешь. Мы на рыбалку поедем, в избушке ночуем… Да, приедем туда на заимку, там избушка такая стоит. Печку железную затащим, солому туда затащим…

ЯКОВЛЕВ: Сейчас вот я Вас перебью. А в бригаде только девушки были или и парни, и девчонки?

ЗАУЭР: Нет, мужики все прятались, их же не брали в армию.

ЯКОВЛЕВ: Поэтому?

ЗАУЭР: Они как мобилизованные были

ЯКОВЛЕВ: То есть в вашей бригаде рыболовецкой одни женщины были?

ЗАУЭР: Нет. 18 мужиков и 6 женщин.

ЯКОВЛЕВ: И мужчины были?

ЗАУЭР: Ну, и это… Они большинство туда прятались. Потом это… Затащим сено туда, печку затопим, песни поём. Думаешь, крыша поднимается [от громкого пения]…

ЯКОВЛЕВ: Все вместе, хором?

ЗАУЭР: Все вместе. Как поросята, выложимся в один ряд [и спим]. А с песнями всю жизнь...

ЯКОВЛЕВ: Михайловна, может быть, что-нибудь вспомните?

ЗАУЭР: Что вспоминать?

ЯКОВЛЕВ: А какую песню тогда пели? Поди, какую-нибудь помните хоть одну?

ЗАУЭР: Ой ты, боже мой!

ЯКОВЛЕВ: А что?! С молодости хорошо запоминается в голове.

ЗАУЭР: Не надо.

ЯКОВЛЕВ: Не хотите?

ЗАУЭР: Мы пели тут в клубе, когда тоже собирали нас. Ну, это… Ну, в 1949 году я приехала сюда на заготовки. Я выпросилась…

ЯКОВЛЕВ: «Сюда» – это куда?

ЗАУЭР: В Саровку.

ЯКОВЛЕВ: В Саровку уже?

ЗАУЭР: В Саровку. Я не хотела больше рыбачить. Знаешь, невыгодно было. Ну что, целый день лазишь по грязи, а ничего не получали. Тогда хоть, знаешь, получали муку. Продашь килограмм муки, [на вырученные деньги] остальные продукты выкупишь. А потом было всё свободно. Я хотела вырваться. А наш председатель как раз уехал в Томск на обучение что ли. А там замещали его. Приехали отсюда [из Саровки] уполномоченные вербовать в это… На склад. А мы две девчонки-то были. А та была уже здесь, работала. Ей шибко тут понравилось. Это она говорит: «Пойдем проситься, чтобы нас на склад взяли». Ну, пойдем. Он нас отпустил. А колхозники-то разуты все, а нас одевал (непонятно) Колпашевский. Мы рыбачили от него. Ну и это… Говорит: «Кожи выделаем, оденем их». А потом рыбаков надо обратно же [возвращать]. Тут [в Саровке] как раз атармы [большие рыболовные запоры поперёк реки. – Я.Я.] стояли. Неводить нельзя было. Нечего делать было. «Потом мы отправим рабочих, а они приедут домой» – [рассуждало начальство]. А я всё думала: «Мне лишь бы уехать!».

ЯКОВЛЕВ: «Босиком уеду!».

ЗАУЭР: Ну, мы приехали сюда. Правда, тут мастер сразу, с первого дня уговаривал меня оставаться. Я сперва: «Нет. Сестра там будет, а я тут?».

ЯКОВЛЕВ: А матушка к этому времени уже умерла или ещё живая была?

ЗАУЭР: Да, умерла.

ЯКОВЛЕВ: Умерла… То есть сестрёнка только была?

ЗАУЭР: Пока сестренка из больницы приехала, она уже умерла. Ну, что вы думали-то?

ЯКОВЛЕВ: А какая Саровка из себя тогда была? Как вы приехали в 1949 году?

ЗАУЭР: Саровка была… Вот 2 дома – тут был конец.

ЯКОВЛЕВ: по [улице] Береговой?

ЗАУЭР: Одни землянки. Там ничего не было.

ЯКОВЛЕВ: Те есть землянки по берегу – и всё?

ЗАУЭР: Да-да.

ЯКОВЛЕВ: А жил, в основном, кто? Ссыльные?

ЗАУЭР: Ну, конечно,

ЯКОВЛЕВ: А остяков не было?

ЗАУЭР: Нет, остяков не было. Остяки жили в Тискино, в Тундрово – вон там.

ЯКОВЛЕВ: То есть Саровка возникла от спецпереселенцев? Прямо одни землянки и ни одного сруба, ничего не было?

ЗАУЭР: Были, ну, которые мало-мальские избушки, одна комнатка вырублена. А большинство – землянки. Тогда-то не было плах. Это всё надо же было вручную.

ЯКОВЛЕВ: Правильно.

ЗАУЭР: Лес-то был.

ЯКОВЛЕВ: Продольной пилой.

ЗАУЭР: Мы с дедом сами хату строили, дом. Мы сами с ним на распиловке. Сама я этой пилой пилила.

ЯКОВЛЕВ: До «деда» мы ещё не дошли. Пока вы только в 1949 году сюда приехали, деда-то ещё не знали.

ЗАУЭР: Нет.

ЯКОВЛЕВ: Ну, вот.

ЗАУЭР: Приехала. Ну, я проработала на сплаву, потом они там ребятишков обули, прислали за мной, чтобы ехать домой. Нет, у меня был мобилизационный листок – «Я останусь до 20-го». Ну, когда 20 августа подошло, директор леспромхоза меня уговорил: «Оставайся». Я согласилась. Ну, поехала я домой. Когда я приехала домой, председатель, я даже [ещё] не успела [до дома] дойти, уже узнал [о моём приезде]. Председатель послал за мной. Я пришла в контору. «Почему Вас так долго не было?» Я говорю: «Да нас не отпускали». А у меня была справка, что я в отпуске, что я кадровая.

ЯКОВЛЕВ: Но вы ещё были к комендатуре прикреплены?

ЗАУЭР: Да-да. Под комендатурой. Ну, это… Я говорю: «Так я вообще остаюсь в кадровых». Ты знаешь, как я это сказала, он меня вот голой вот так [показывает, что без тёплой одежды], попёр на кульстан, и целый месяц держали [там], даже не пускали домой одеться [в тёплое].

ЯКОВЛЕВ: На комарах. На кульстане.

ЗАУЭР: Даже не на комарах, там мороз.

ЯКОВЛЕВ: Да, осенью.

ЗАУЭР: Да, уже убирали хлеб. Потом всё же привезли наши шмотки. И тут – ой! он приехал тут. Я тут с одним парнем гуляла. Он приехал.

ЯКОВЛЕВ: В Саровке?

ЗАУЭР: Да. Он приехал меня туда сватать. Но я же не хотела замуж выходить, я же уехала оттуда [из Саровки]. Он туда поехал. Я ушла на кульстан. Он заявление подал коменданту, чтобы меня туда перевели.

ЯКОВЛЕВ: Сюда в Саровку?

ЗАУЭР: Да. Я когда…

ЯКОВЛЕВ: Ну, он-то тоже ссыльный?

ЗАУЭР: Ну, конечно, под комендатурой, тоже немец был. Ну, ладно. Когда я неделю отработала… А сестра была уже свинаркой тогда. Я неделю отработала, пришла… Я говорю: «Мне надо переодеться [в тёплое]». В ночь машину направляет, будем молотить. А сестра говорит: «У тебя там документ лежит, что ты снята с комендатуры. Сашка за тобой приехал». Боже мой!

ЯКОВЛЕВ: То ли радоваться, то ли печалиться?

ЗАУЭР: Да ты что? Какой радоваться? Я испугалась. Она говорит: «Да ты не бойся. Ну, если не хочешь, не ходи».

ЯКОВЛЕВ: Главное, из комендатуры выйти.

ЗАУЭР: Да всё равно комендатура – что тут, что там.

ЯКОВЛЕВ: То есть, перевод в Саровскую комендатуру.

ЗАУЭР: Ты хоть картошку выкопаешь, так же не оставляли дом. Я картошку выкопала, всё убрала. Никто не гоняет. Мне стыдно. Старух собирают, на телеге [на работу] везут, а я иду как барыня (смеётся).

ЯКОВЛЕВ: Свободная.

ЗАУЭР: Ну… А комендант велел мне сразу прийти, пятого уже, через три дня, чтобы я пришла туда, в Могильный [Мыс], перевод взяла. А я пока картошку не выкопала, не пришла. Я же не хотела идти. Туда пришла. Ой, а сестра там жила: «Ну, он тебе даст». Он был страшно злой, комендант. Он мне раз…

ЯКОВЛЕВ: Потому что уходите оттуда?

ЗАУЭР: Он меня раз с пистолетом гонял. Я боялась его, не дай бог.

ЯКОВЛЕВ: А фамилия как?

ЗАУЭР: Вялов.

ЯКОВЛЕВ: Вялов… Ну, распространенная здесь фамилия была, чалдонская.

ЗАУЭР: Ой, какой страшный был комендант. Вот знаете… Вызвал он меня это за парня… Вот это… Он сказал: «На рыбалке… Так, что у вас за разговор был в июне месяце на рыбалке?» А это [вопрос коменданта] уже на второй год уже осенью было. А я… Господи, у меня всегда рот до ушей был. Я никогда не унывала, я всегда хохотала. Он мне говорит, комендант: «У тебя, наверное, никогда горя не бывало?». Ну, если бы я плакала, Вы помогли бы?

ЯКОВЛЕВ: Легче бы было?

ЗАУЭР: Я расхохоталась и говорю: «Да я не знаю, что сегодня разговаривали, а не то, что в прошлом году». Он как стукнул по столу! «Ты с кем разговариваешь?! Ты думаешь, я тебе – Филимонов (это бригадир наш)?!». Ну, что, я напугалась. А потом вот: «Я не знаю», «Не знаю», «Не знаю». А он говорит, чтобы я такого больше не говорила – «Не знаю». Ну, я тогда совсем молчала, совсем не могла говорить. А он тогда пистолет вытащил: «А это знаешь?». Я затряслась. Вот так, я даже слова не могла выговорить. «Что, затрясло тебя? – говорит, – Выйди на улицу». Я посидела там может полчаса, воды выпила, посидела, пока солнце не зашло, и отправилась на работу.

ЯКОВЛЕВ: А вспомнили, что говорили, из-за чего всё было?

ЗАУЭР: Ну, что он сказал, что накладывает… Я потом ему: «Вы говорите, я же не знаю». [Я будто бы говорила, что] он вроде бы сказал, что накладывает план на нас много.

ЯКОВЛЕВ: Чересчур большой?

ЗАУЭР: Да, и [что] голыми, разутыми гоняет работать.

ЯКОВЛЕВ: Кто-то уже пошептал.

ЗАУЭР: Да, кто-то уже доложил ему. Ну, а я-то откуда знаю? Может, он и сказал. Я не знаю. Ну, я, господи… Что [только] люди ни говорили…

ЯКОВЛЕВ: Конечно.

ЗАУЭР: Да и это не шибко страшно. Правда, конечно.

ЯКОВЛЕВ: Ладно, приехали вы в Саровку – и...

ЗАУЭР: Да.

ЯКОВЛЕВ: В 1949 году?

ЗАУЭР: Да.

ЯКОВЛЕВ: Что дальше? Про Кальджу интересно. Тоже ведь деревни нету.

ЗАУЭР: Мы в Кальдже жили. Мы там с дедом сошлись, мы же жили на Плотбище.

ЯКОВЛЕВ: А-а-а-… Кальджа Плотбище есть ещё. То есть Кальджа Трёхустье, Кальджа Мысовая, Кальджа Плотбище.

ЗАУЭР: Там была…

ЯКОВЛЕВ: Тоже посёлок был?

ЗАУЭР: Там небольшой посёлок был. 20 с чем-то хозяев.

ЯКОВЛЕВ: Домиков 5–6?

ЗАУЭР: Ну, нет; 20 домов.

ЯКОВЛЕВ: 20 домов?

ЗАУЭР: Да-да, 20хозяев.

ЯКОВЛЕВ: Тоже ссыльные?

ЗАУЭР: Ну, эти же самые – немцы, русские…

ЯКОВЛЕВ: Кстати, я Вас перебью. Интересно, а вот на спецпереселенческих посёлках немцев от русских ссыльных отделяли, или жили черезполосно – и русские ссыльные, и немецкие. Комендатуры не разделяли?

ЗАУЭР: Нет

ЯКОВЛЕВ: Судьба одинаковая – хоть немец, хоть русский. Ссыльный, значит, не человек.

ЗАУЭР: Да-да.

ЯКОВЛЕВ: Понятно.

ЗАУЭР: Да-да нас не разбирали. Ну, это… Приехали туда. Они жили на казённой квартире. Была, знаешь, пятистенка. Ну, маленькая такая комнатушка. Мы 20 марта сошлись с дедом-то, а…

ЯКОВЛЕВ: Какого года уже?

ЗАУЭР: [19]49 г.

ЯКОВЛЕВ: [19]49-го. Быстро Вы познакомились.

ЗАУЭР: В июне месяце. Да мне необходимо было выходить замуж, меня опять погнали бы в колхоз. Да я говорила: «Я хоть за старика вышла бы, лишь бы остаться». А так бы я не вырвалась бы. Ну, и это… Мы сошлись в марте, а в мае приехали к нам, сломали этот дом.

ЯКОВЛЕВ: На Плотбище, который?

ЗАУЭР: Надо переехать в Саровку. А мы не хотели туда ехать. И мы жили там, где ночь пристигнет. Хорошо у нас ничего не было. Один матрац. Высыпем солому, подушку, одеяло туда [в матрацовку]...

ЯКОВЛЕВ: Свернули – и пошли…

ЗАУЭР: И мы всё лето так жили.

ЯКОВЛЕВ: Не немцы, а цыгане.

ЗАУЭР: Ещё хуже. Цыгане были с кибитками, а у нас ничего не было. Ну, что? Стаечка [небольшой хлев] такая была; там корову выгоним – спрячемся. Потом магазин убрали – мы там переночуем. Магазин тоже разломали. Ночевали…

ЯКОВЛЕВ: Но уезжать не хотели. Чем там понравилось? Спокойно? Комендатура далеко?

ЗАУЭР: Ой, нет. В Саровке был нехороший народ. Я не хотела туда. Ни в какую не хотела. Ну, и это… Ну, к осени. Один уехал старик, мы купили [у него] избушку. Она была вся гнилая. А потом, в 1952 году, мы выстроили с дедом дом.

ЯКОВЛЕВ: Где?

ЗАУЭР: На Плотбище.

ЯКОВЛЕВ: На Плотбище… Деревня хоть разрослась маленько?

ЗАУЭР: Она такая и осталась. Кто уехал, остальные остались.

ЯКОВЛЕВ: Примерно так же?

ЗАУЭР: Да, так и осталась. Ну, что? Сколько ни бились, всё равно гоняли нас. А потом старшей дочери Ане надо было в школу, надо отправлять.

ЯКОВЛЕВ: Школа нужна.

ЗАУЭР: Пришлось.

ЯКОВЛЕВ: Занимались чем? Лес валили?

ЗАУЭР: Лес валили, сплавляли. Да, летом сплав, там речка идёт. По этой речке мы сплавляли.

ЯКОВЛЕВ: А речка какая?

ЗАУЭР: Кальджа.

ЯКОВЛЕВ: А-а-а-а… Кальджа и есть?

ЗАУЭР: Вы не ездили туда?

ЯКОВЛЕВ: Я в Трёхустье был.

ЗАУЭР: Через мост когда поедете, вот она была, хорошая.

ЯКОВЛЕВ: Она маленькая совсем.

ЗАУЭР: Ой, там такая речка была хорошая, такая стрежь [бурное течение – Я.Я.] была страшная.

ЯКОВЛЕВ: Ну, если сплавлялись, конечно, хорошая.

ЗАУЭР: Стоишь на плитке [связка брёвен – Я.Я.], она бьёт, того и гляди разобьёшься.

ЯКОВЛЕВ: А сплавляли мулём или плотами?

ЗАУЭР: Плотами. Сперва плотами, но плотами ничего не получалось, их разбивало. А потом мулём [молевой сплав – способ доставки брёвен россыпью, несвязанными между собой – Я.Я.] гоняли до самой старицы, а со старицы спускали, таргой (непонятно) грузили

ЯКОВЛЕВ: И когда вы в Саровку перебрались? Когда дочке в школу надо было идти? Это в каком году?

ЗАУЭР: Да-да. В 1956 году осенью переехали туда. [Бывшие хозяева дома] уехали, тогда уже многие уезжали. В Казахстан. Они [уже] сруб срубили, а так был неготовый дом, мы его купили. Достроили.

ЯКОВЛЕВ: Вот этот, в котором живёте? Он не маленький дом.

ЗАУЭР: А мы прирубили. Там были кухня и комната, потом ещё комнату мы прирубили в 1963 году.

ЯКОВЛЕВ: А когда вы переехали, Саровка побольше была? И землянки исчезли?

ЗАУЭР: Да, землянки все исчезли. Тогда уже дома появились, тогда уже распиловка пошла, пилили плахи.

ЯКОВЛЕВ: Пиломатериал появился?

ЗАУЭР: Пиломатериал пилили. Легче же было.

ЯКОВЛЕВ: Валентина Михайловна, почему (может быть, Вы объясните) в Колпашевском районе много же деревень, а вот много немцев именно в Саровке? Вот в Тогуре, я знаю, там немножко. Ульрихи, ещё там в других деревнях по одной, по две, по три семьи… Они все ссыльные.

ЗАУЭР: Они поуехали. Они уехали.

ЯКОВЛЕВ: А в Саровке почему осталось так много? Очень много немцев. И деревня крепкая такая, потому что немецкая хозяйственность осталась?

ЗАУЭР: Ну, почему? Куда поехать? Опять снова начинать?

ЯКОВЛЕВ: Оттуда-то уехали, из всех деревень. Почему в Саровке остались?

ЗАУЭР: Куда ехать? Опять снова начинать? Обжились, мы уже голодовали. У нас и свой домик, всё так, скотина… Работать надо везде.

ЯКОВЛЕВ: А от комендатуры вас в каком году открепили?

ЗАУЭР: Комендатуры? В 1955 году.

ЯКОВЛЕВ: В 1955 году, т.е. через два года после смерти Сталина?

ЗАУЭР: Нет, в 1954-м, наверное, потому что мы на Плотбище жили. Или в 1955-м? Не знаю. Потому что у нас  старшая дочь и сын попали под комендатуру, а третий сын не попал под комендатуру. А эти все были под комендатурой. Вот так.

ЯКОВЛЕВ: Понятно. Может, ещё что вспомните?

ЗАУЭР: А что вспоминать?

ЯКОВЛЕВ: Жизнь длинная, а мы всего 10 минут поговорили.

ЗАУЭР: О, боже мой, это всё вспоминать… Можно книги писать…

ЯКОВЛЕВ: Можно книги писать. Вот поэтому и надо [вспоминать].

ЗАУЭР: Я всегда говорю: «Если мне свою жизнь выложить, что я пережила, это страшно, это страшно».

ЯКОВЛЕВ: Мы же сегодня с Вами говорили. Надо, чтобы внуки знали вашу жизнь. Надо, чтобы знали. Тогда больше и Вас любить будут, и свою жизнь больше любить будут

ЗАУЭР: Нет, они не понимают это. Нет.

ЯКОВЛЕВ: А потому, что сами не прожили. Так пусть хоть Вас послушают.

ЗАУЭР: Я же говорю… Когда мы рыбачили. Это вот: ставили атармы на Шутеровской старице, нам не хватило уже места на старице. Потом атармы снесло, надо ехать в Тайзаково. А у нас обласки [лодки-долблёнки – Я.Я.] были такие гнилые,  [большие] щели, [крутятся под нами] как живые. Сели в обласки, поехали… По Оби лёд несет.

ЯКОВЛЕВ: Весной?

ЗАУЭР: Весной, да. Лёд несет. Под воду-то [вниз по течению] хорошо ехать. До Тайзаково почти что доехали, там затор, почти что как дома [в высоту льдины] наложены. Надо на воду [против течения] ехать, опять туда, это 6 км по Оби подниматься. Я никогда не думала, что я оттуда [живой] вылезу. Я всё представляла себе, как будет сперва вода холодная [когда я буду тонуть].

ЯКОВЛЕВ: Тонуть будут все.

ЗАУЭР: Тайзаковский говорил бригадир: «Я только наблюдал за Валюшкой – как она переживала, сидя в обласке». Все были в лодке, а мы двое в обласке.

ЯКОВЛЕВ: Валентина Михайловна, а обласки кто делал? Ведь вы же не умели, вы же не из Сибири. Обласки-то сибиряки делали.

ЗАУЭР: Когда мы приехали, там было уже это, в колхозе. Лодки были, долблёнки, всё там было. Мы и воду не видели. У нас же на Украине...

ЯКОВЛЕВ: А тут сразу на рыбалку попали, на реку.

ЗАУЭР: Посадили нас в обласок, отпихнули, хочешь жить – выплывешь.

ЯКОВЛЕВ: И научились.

ЗАУЭР: А куда деваться?

ЯКОВЛЕВ: Вы и сейчас можете на обласке уехать?

ЗАУЭР: Я хоть на чём уеду. Я всё прошла. Я вот и деду говорю… У меня дед половины этого не делает. Я пахала, я боронила, я сеяла… Я всё-всё могу делать. Всё.

ЯКОВЛЕВ: А в Саровке коменданта не помните? Фамилию? Какой он был? Вообще в Саровке была комендатура?

ЗАУЭР: Да-да. Конечно. Я забыла.

ЯКОВЛЕВ: А сколько раз, как вы отмечались?

ЗАУЭР: Каждый месяц.

ЯКОВЛЕВ: Каждый месяц надо было сходить и отметиться? А если куда-то съездить нужно?

ЗАУЭР: Пропуск. Когда тут уже жила, если мне к сёстрам надо съездить, надо идти пропуск брать.

ЯКОВЛЕВ: А если, например, жениться или замуж выходить не за ссыльного, а за местного?

ЗАУЭР: Всё равно в комендатуру надо этот перевод, хоть за кого. Мы же под комендатурой были.

ЯКОВЛЕВ: А как вот местное население к вам относилось, когда вы переехали?

ЗАУЭР: Которые – ничего, люди ведь всякие.

ЯКОВЛЕВ: Люди ведь всякие бывают.

ЗАУЭР: Люди есть и дураки же. Которые – ничего, жалели, которые – очень жестокие.

ЯКОВЛЕВ: А вот те, которые жестокие были, они были из числа местных жителей или тоже спецпереселенцев?

ЗАУЭР: Спецпереселенцы.

ЯКОВЛЕВ: Сами же которые хлебнули горя.

ЗАУЭР: Мы уже тут, в Саровке жили. Я пришла в магазин. Они там собрались. Одна говорит: «Немцы видишь, как поднялись?». А вторая: «Их бы надо опять придавить, чтобы они…».

ЯКОВЛЕВ: Не поднимались?

 ЗАУЭР: Да. Я стояла на улице, мне так неудобно было заходить. А ругаться я вообще не могла. Я никогда не ругалась, как некоторые. И вторая [немка] пришла. Я говорю: «Ты слушай, что про нас говорят». Потом зашли. Ну, почему? Там у немцев один парнишка… Вот вроде там девочка была, она хромала. Он её Галиной-Полиной обозвал. [В Саровке слово «Полина» было оскорбительным, синонимом слова «дурочка», поскольку так звали одну повреждённую умом жительницу – Я.Я.]. Я говорю: «Если он её обидел, так надо было к родителям сходить. Ну, зачем всех немцев подряд? Вы же недалеко совсем…».

ЯКОВЛЕВ: В одних землянках почти.

ЗАУЭР: Да-да. Да, всегда будут, господи, и есть люди нечестные.

ЯКОВЛЕВ: Валентина Михайловна, ну, стесняетесь Вы, не хотите спеть. Может быть, какие частушки расскажете? Просто какие в войну частушки были, после войны. Хотя бы так, словами. Тоже сейчас не помнят, не знают молодые ребятишки.

ЗАУЭР: Частушки, которые раньше были, и сейчас поют.

ЯКОВЛЕВ: Всё те же думаете?

ЗАУЭР: Конечно.

ЯКОВЛЕВ: А, вот немецкие песни пели еще или боялись?

ЗАУЭР: Нет, мы пели.

ЯКОВЛЕВ: Ничего не помните?

ЗАУЭР: Помню, я все песни знаю.

ЯКОВЛЕВ: Беда-то в том, что русские песни записывают ходят все. Ведь ссыльные и тут песни сочиняли. Вот у меня тоже записаны песни – те, которые спецпереселенцы уже в Сибири сочинили. Некоторые очень трогательные песни. К богородице обращаются, молитва почти, хотя сами сочинили. Или вот про голод. А немцы вот такие песни на своём, на немецком языке сочиняли или привезённые только с родины пели?

ЗАУЭР: Только с родины. Я таких не знаю. Кому было сочинять? К тому же у нас мужиков не осталось. Одни бабы остались.

ЯКОВЛЕВ: Ну и женщины сочиняют.

В.М Нет, Нет, не было. Мы свои домашние песни пели.

ЯКОВЛЕВ: С Украины которые? А Вы по-немецки читать умеете? Грамотны?

ЗАУЭР: Да. Умею. Да, Я же только по-немецки училась.

ЯКОВЛЕВ: А можно, чтобы 1–2 песни мы записали для Колпашевского музея. Те немецкие песни, на Украине которые пели и которые здесь потом пели, на саровской земле. Просто записать ручкой. Не сейчас, конечно, а когда у Вас будет время. Потому что, я ведь уже объяснил, русские песни остались, а немцы, которые тоже в этой болотной жиже жили, в этих же самых землянках, и ничего не осталось. Это же неправильно. Теперь-то часть истории у Вас украинская, а часть-то сибирская. Большая часть жизни тут прошла. И для сибирской земли, вы уже сибиряки. И немецкие песни, которые на сибирской земле пели, они тоже уже должны знать. Может быть, запишете?

ЗАУЭР: Может быть, когда-нибудь запишу, не знаю.

ЯКОВЛЕВ: Это такой отказ, культурный вежливый отказ. Понятно. А почему? Их ведь тут не знают. А ведь ваши дети их уже не знают, правда? Значит, вы последняя, Вы должны передать.

ЗАУЭР: У нас дети ведь вообще немецкий язык не знают. Они не знают. Вот дочь теперь второй год живет в Германии. Никак не может научиться.

ЯКОВЛЕВ: Учит по-новому?

ЗАУЭР: Никак не может научиться. А вот пока у нас бабушка жива была, свекровь жила с нами, та не умела вообще по-русски разговаривать.

ЯКОВЛЕВ: Это мать Антона Александровича?

ЗАУЭР: Да. Дочь и Антошка ещё последний, тот разговаривает по-немецки, всё, потому что бабушка, а Вовка уже последний, тот в детсад ходил, тот сразу пошёл по-русски. А бабушки не стало, у нас всё стало по-русски. Мы сейчас двое с дедом никогда по-немецки не разговариваем. Дед не умеет вообще.

ЯКОВЛЕВ: Не умеет?

ЗАУЭР: Нет. Я хоть читаю много книжек, так я умею.

ЯКОВЛЕВ: На немецком языке читаете? А почему отказались песни записать? Оставить надо, людям надо оставить. Для Вас не обидно будет, что Вы прожили здесь такую тяжёлую жизнь, и никакого следа не останется, что здесь так тяжело было жить, что здесь вы жили, а ведь всё равно в музее Колпашевском когда-то выставка будет.

ЗАУЭР: Слушайте, а мне кажется даже веселее было, чем сейчас.

ЯКОВЛЕВ: Потому что молодые были.

ЗАУЭР: Может быть. Я сколько раз деду говорю: «Мне бы опять мои года вернулись, я бы опять через это всё прошла, только бы опять здоровье было». У меня такое адское здоровье было. Я могла через огонь идти. Беременна уже была, мешок муки на себе возьму только так!

ЯКОВЛЕВ: Да, сейчас таких нет.

ЗАУЭР: Таких нету. Таких теперь нету. Я сколько раз: на валку [леса] пойдем, там двое мужиков валят… Боже избавь, чтобы они больше нашего сделали. До ночи останусь, но всё равно [больше них сделаю]!

ЯКОВЛЕВ: А нормы какие были, вот на валке, помните?

ЗАУЭР: Помню.

ЯКОВЛЕВ: Какие?

ЗАУЭР: Берёза – 2,5 кубометра метровки надо пилить, на пару – 5,40  надо.

ЯКОВЛЕВ: Так это валка или разделка?

ЗАУЭР: Навалить, распилить, сучки сжечь, расколоть, сложить.

ЯКОВЛЕВ: В смену 2,5 кубометра на человека, 5,40 было на двоих. 2,70 получается…

ЗАУЭР.: А осина – 6 кубометров.

ЯКОВЛЕВ: А осина 6... А пилили двухручкой?

ЗАУЭР: Ну. А чем [ещё]?

ЯКОВЛЕВ: Лучковой?

ЗАУЭР: Нет. Мы это такой пилой. Лучковой только пилили, когда долготьё раскряжёвывали. А метровку уже… Мы по 12 кубометров ставили – понимаешь это, нет?

ЯКОВЛЕВ: Нет. А зачем, если норма была 3?

ЗАУЭР: Да, миленький, надо было зарабатывать. Я с колхоза приехала, там же ни копейки не было. А те [сёстры] жили там, тоже голые были. Я какую копейку заработаю, пойду в магазин. Всем то платье, то курточку, всех одеваю.

ЯКОВЛЕВ: То есть в леспромхозе ещё более-менее можно было [жить]?

ЗАУЭР: Там же получали деньги. А мы в колхозе – нет. Из-за этого я тут была.

ЯКОВЛЕВ: А нормы на вывозке рыбы?

ЗАУЭР: Как план, там же не каждый месяц одинаково.

ЯКОВЛЕВ: Ну, пятидневка вот эта, Вы говорили… Пятидневное задание.

ЗАУЭР: Не каждый месяц неодинаковое. Который надо 5 кг, который – 10 кг. Когда зимой уже меньше дают.

ЯКОВЛЕВ: А Вы круглый год занимались ловлей рыбы?

ЗАУЭР: Круглый год.

ЯКОВЛЕВ: Круглый год – и зимой, и летом?

ЗАУЭР: Круглый год. Вот такой метровый лед. Я, когда приехала, мне 16 лет было. Лёд долбить можно научиться. А мы же его сроду не видели. И вот это 17 м меряешь – и лунку надо долбить.

ЯКОВЛЕВ: От берега? А друг от друга?

ЗАУЭР: Норить. Когда-нибудь видел, как неводят? Но я всё научилась. Ну, это... Мужики выдолбят. Ну, где мне за ними угнаться? Я снимаю всё с себя, в одной косынке, чтобы угнаться. Если я не успею, они мне отметят лунку, они идут до конца.

ЯКОВЛЕВ: Свою норму гнать?

ЗАУЭР: Да. Вот это… Придём домой вечером – вот такой лёд намёрзнет на рукавицах. Они вот так стоят у нас. А сами в чирках [кожаные сапоги на мягкой подошвы без каблука]. Чирки такие…

ЯКОВЛЕВ: Валенок не было?

ЗАУЭР (улыбается): Чирки: головка – там, а тут – товар [ткань] пришитый. А там, в чирках, что? Траву вот это мягкую с кочки рвали, тёплую траву, а больше там ничего не было. Носков-то у нас не было. А ноги до чего замерзнут, что кажется – всё! А потом начнут отходить. Там ломит. А потом они [горят] как в печке. Можно босиком ходить.

ЯКОВЛЕВ: Интересно.

ЗАУЭР: Да. И так [же] руки. Но руки у меня никогда не мёрзли. Мне даже… Я вот снег насыплю – они красные делаются, насыплю снег – растает.

ЯКОВЛЕВ: Слава богу, что природа Вас здоровьем наградила. Потому и выжили.

ЗАУЭР: У меня адское здоровье. Мне бы нормальной жизни было бы, я бы до 100 лет прожила. И тут я замуж вышла. Уже пока третьего ребёнка ни родила, всё на валке работала. И чтобы кто-то меня обогнал, боже как...

ЯКОВЛЕВ: Прямо именно валили?

ЗАУЭР: Валили и крыжевали. Дед на вывозке, а я валила.

ЯКОВЛЕВ: А Вы валили (непонятно)?

ЗАУЭР: Да-да. На речке, а потом с речки сплавляли. Каждые 10 дней кто больше всех процент – 50 рублей премии. Знаешь, как это выгодно было?! 50 рублей премии!

ЯКОВЛЕВ: А что можно было купить в то время на 50 рублей?

ЗАУЭР: Я могла кофту себе купить, платье купить, по 10 руб. метр ткани.

ЯКОВЛЕВ: А 50 рублей это в месяц за перевыполнение плана? Или?

ЗАУЭР: За 10 дней. Больше всех нормы у кого сразу получали за 10 дней.

ЯКОВЛЕВ: Вы получали?

ЗАУЭР: Получали. Всю зиму держали 1 место. Я вообще дурная была. Я всё жалею: хоть маленько бы я берегла себя, может, здоровая была [бы сейчас].

ЯКОВЛЕВ: Неизвестно как ещё.

ОПЕРАТОР: Спойте какую-нибудь песню на немецком языке.

ЗАУЭР: Какую Вам спеть, чтобы интересно было? (Поёт песню).  Песня о братьях, встретившихся после 10 лет разлуки. Один другого хотел ограбить, потребовал деньги. Или зарежет. Грудь открыл. А там оказалось фото матери. Так они узнали, что братья. Мать перед смертью дала эту фотографию.

ОПЕРАТОР: А ещё какие знаете?

ЗАУЭР: Я их много знаю.

ОПЕРАТОР: А ещё какую-нибудь напойте. У вас очень хороший голос.

ЗАУЭР: Любовные какие. (Поёт песню). Про охотника. Зайца убил. Убил и говорит: «Жизнь – как сон. Вышел из леса, ружьё повесил: жизнь – как сон».

Ну, хватит.