Сандрацкая
Мария Карловна

Родилась в 1895 в Одессе, где в 1914 окончила семь классов гимназии, после окончания медицинских курсов пошла служить медсестрой 12-й армии, размещенной в Карпатах. С началом Февральской революции демобилизовалась из армии и возвратилась в Одессу. Затем переехала к матери в Москву, работала в литературно-издательском отделе Наркомпроса. В 1920-е работа в же­нотделе Одесского губкома партии, в комиссии ГубЧК по борьбе с беспризор­ностью. Получила направление на учебу в Комвуз им. Я.М.Свердлова в Москве, после окончания которого работала в Донбассе.

В Москве познакомилась и вышла замуж за моряка Василия Ивановича Горб (1897-1937), ставшего впоследствии одним из руководителей Балтфлота. Замужество и переезд в Ленинград. Работа в парторганизациях заводов и фаб­рик, в Петроградском и Выборгском райкомах партии. Рождение дочерей (1925 г. и 1927 г.) и сына (1929 г.). Рождение четвертого ребенка в 1937 за два месяца до ареста мужа.

Арестована в 1937 после ареста мужа и как член семьи «врага народа» (ЧСИР) приговорена к 8 годам заключения. Дети: сын восьми лет, дочери десяти и двенадцати лет были отправили в разные детдома Союза, а её с двухмесячным ребенком в Томскую тюрьму.  В 1939 вместе с другими матерями с детьми была переведена из Томской тюрьмы в трудовой исправительный лагерь на ст. «Яя» по Томской железной дороге. Работа в лагере на швейной фабрике, болезнь, работа после выздоровления медсестрой в лагерной больнице, затем назначение воспитателем «малолеток» - в лагере 250 подростков от двенадцати до восемнадцати лет. Окончание срока в мае 1945, но освобождение получила только в декабре 1947.  Восемь лет скитаний  до реабилитации в 1955. Последние годы жизни жила в Ленинграде, где скончалась в 1985. В 1964 написала рукопись воспоминаний, охватывающей жизнь автора до конца 1950-х годов.

М. Сандрацкая. Рукопись воспоминаний // Читать полностью.

Лидия Симакова "Мы верили Сталину" // ТВ2.14.04. 2019 г. 

Отрывки из воспоминаний М.К. Сандрацкой:

….Мы подъехали к тюрьме. Так вот какой он, этот огромный «Мертвый дом», знаменитая царская «пересылка». Повели нас через несколько ворот, которые открывали перед нами и сразу же, впустив нас, закрывали. Поднялись по узкой лестнице с переходами и пошли по длинному коридору. Мне запомнился этот коридор в тюрьме. 63 матери идут с закутанными грудными малютками. Шаги наши отдаются в сердце, в мозгу… И кажется нам, что мы отсчитываем последние шаги перед своей могилой...
     Верные стражи по-прежнему зорко охраняют, сопровождают нас. Конвоиры с овчарками остались во дворе тюрьмы. Нас же до дверей камер ведут конвоиры с винтовками наперевес. На их лицах настороженность. Шутка ли? Привели жен врагов и изменников Родины. 
Остановились. Надзиратель открыл тяжелые железные двери с глазком, и мы зашли со своими маленькими, рожденными недавно, детьми, в этот каменный гроб… Матери громко плакали, как-то надрывно. Слышим, лязгнули ключи в замке. Это крепко, накрепко закрылась за нами большая железная дверь тюремной камеры, надолго отгородившей нас от жизни, радости, семьи и всего живого...
     Когда за дверью затихли шаги надзирателя, матери, будто сговорившись, перестали плакать, стаю тихо. Но в тишине этой было что-то страшное, надрывающее душу. Так, в этой тишине, мы стояли в оцепенении, тесно друг возле друга. И было у всех одно ощущение, – будто стоим мы у своей собственной могилы...
Кто-то из детей заплакал. Мы услышали, как одна мать глухим голосом сказала: «Похоронены...». И опять тишина, жуткая, такая, от которой мурашки по телу пробежали.
Вдруг раздался крик: «Нет, нет, дорогие, родные сестры, не похоронены мы. Идите сюда, скорее, читайте!». Так кричала, звала нас одна из вошедших в камеру матерей. Подошли. Читаем вырезанные на нарах слова: «Жены, мужайтесь! Все будет со временем вскрыто. Мы и вы будем оправданы». А под этими словами ряд подписей. Пo мере того, как мы разбирали подписи, раздавались крики. Матери плакали. В фамилиях узнавали многих ленинградцев.
Одна мать нашла фамилию своего мужа... Мне запомнилась одна подпись – Шумский.
      Разместили нас в двух грязных холодных, полутемных камерах. Высоко на потолке лампочка. Она тускло светит. На стенах следы от раздавленных клопов. Они безжалостно кусают детей, нас. Тельца наших детей от грязи, от того, что мы их не купаем, от укусов клопов в нарывах. В камере удушливая вонь. Из переполненных параш твердое и жидкое содержимое вытекает на пол и замерзает. На окнах решетки. Стекла окон изнутри покрыты льдом. К полудню лед оттаивает. Вода стекает на пол. Сыро, холодно. Чтобы как-нибудь спастись от клопов и быть подальше от обледенелых окон и покрытых зеленой плесенью стен, мы отодвинули от них деревянные топчаны, на которых одетые лежали день и ночь. 
Возле нас лежали наши дети. 

      Три раза в день под конвоем выводят нас оправляться. Детей на это время оставляем на дежурную мать. Сдвинутые топчаны образовали сплошные нары. Вставали мы с них уже с трудом, обессиленные, шатались. В глазах темнело. Эта крайняя слабость была от того, что день и ночь кормили грудью детей. Питались плохо. Те же 400 грамм хлеба сырого, кислого. Тот же черпак баланды, две ложки каши. Вечером и утром кружка кипятка. Ходить от слабости мы уже не могли. Все время лежали. Когда выводили нас оправляться в тюремный двор, где к уборной нельзя было пробраться, так как она вся была в глыбах льда, мы шли гуськом, держась друг за друга….