Источник: http://kommersant.ru/gallery/2837296#id=1202725
ЯНВАРЬ
4 января
Меня очень беспокоит психическое состояние моей жены. В течение последних 6-7 лет ее характер резко изменился. Она стала очень раздражительной, дома постоянно кричит и на детей, и на меня, и на домашнюю работницу. Кроме этого, у нее начинает развиваться нечто вроде мании преследования. Во всех окружающих она видит шпионов ГПУ, ей кажется, что даже близкие ее знакомые являются секретными агентами. Лев Николаев, антрополог, анатом, 39 лет / Дневник
25 января
Кратко об январе: двенадцать дней каникул прошли хорошо, но в дом отдыха я не ездила. <...> Сейчас идет второй процесс троцкистов. Вскрываются жуткие вещи. Всех, наверное, расстреляют. Нина Костерина, школьница, 16 лет / Дневник
26 января
Почему они так легко во всем признаются и ведут себя как пойманные за руку мелкие воришки? Ведь это же старые политики, видавшие виды. Так уж сразу в камерах Лубянки все раскаялись, т. е. поняли свою неправоту? Александр Гладков, драматург, киносценарист, 25 лет / Дневник
ФЕВРАЛЬ
9 февраля
Я уже отвык от того, чтобы кто-нибудь о другом сказал хорошее или просто неплохое. Когда один говорит о ком-нибудь, кажется, что он его кусает и жует истерзанное тело. Даже движения рта при таких разговорах отвратительны, они грызущие. Все друг с другом борются. Александр Аросев, дипломат, 47 лет / Дневник
16 февраля
Процесс троцкистского параллельного центра со всеми параллельными ему явлениями. Какой удобный предмет для размышлений! Великое драматическое действие, достойное строк Шекспира, звуков Вагнера, кисти Давида. Кисельному сердцу интеллигента — несравненный повод уйти в пятки. Политический ум обретает, напортив, благодарнейшую среду для самопроверки и консолидации. Историку — головокружительное раздолье: история — вот она, на блюде, со всеми приправами. Остается только жевать. Николай Устрялов, философ, 47 лет / Дневник
17 февраля
Ведь все, поголовно все знают, что творится в России что-то кошмарное, жуткое, и все это исключительно от того, что Россией управляют люди — враги России и русского народа, не имеющие никакого понятия о государственном устройстве, придумавшие утопическую, бессмысленную систему какой-то "колхозной" жизни народа, и которая проводится исключительно одним только принуждением и террором. Евдоким Николаев, старший механик телеграфа, 65 лет / Дневник
26(?) февраля
22 февраля получилось мое несчастье, когда я делал сообщение о 19-й годовщине РККА на собрании рабочих МТС и меня обвинили в протягивании контрабанды. Я как честный гражданин нашей прекрасной Родины такое клеветническое пятно перенести не мог. Прошу расследовать. Прощай, дорогой, любимый вождь, учитель, отец и друг, родной т. Сталин. Всю свою жизнь я ненавидел врагов народа, трижды проклятых Троцкого и его приспешников, а сейчас меня обвиняют в их защите и клевете на В. И. Ленина. Дмитрий Иванов, заведующий парткабинетом Пермской МТС, 34 года / Предсмертная записка
МАРТ
3 марта
Кирова убили — за одного ублюдка сколько пролито крови и разорено семейств, а кричите, что гнев народа, народ требует смерти. Врете, бандиты, кровопийцы, это ваши слова, а не народа. Народу этого не надо, народу нужна здоровая, сытая жизнь и культурная, а это твои слова, чтобы удержаться у власти. Анна Павлова, швея, 43 года / Письмо к товарищу Сталину
5 марта
Был процесс троцкистов. Душа пылает гневом и ненавистью, их казнь не удовлетворяет меня. Хотелось бы их пытать, колесовать, сжигать за все мерзости, содеянные ими. Торговцы родиной, присосавшийся к партии сброд. Мария Сванидзе, певица, 48 лет / Дневник
27 марта
В "Литературной газете" отчет об общем собрании ленинградских писателей. Атмосфера доносов и проработок. Александр Гладков, драматург, киносценарист, 25 лет / Дневник
АПРЕЛЬ
17 апреля
Я — тень. Меня нет. У меня есть одно только право — умереть. Меня и жену толкают на самоубийство. В Союз Писателей не обращайтесь, бесполезно. Они умоют руки. Есть один только человек в мире, к которому по этому делу можно и должно обратиться. <...> Если вы хотите спасти меня от неотвратимой гибели — спасти двух человек,— пишите. Уговорите других написать. Осип Мандельштам, поэт, 46 лет / Письмо Корнею Чуковскому
17 апреля
Расстроили меня, обозлили два звонка М<андельштама>, даже три. Это непроходимый, капризный эгоизм. Требование у всех, буквально, безграничного внимания к себе, к своим бедам и болям. В их воздухе всегда делается "мировая история" — не меньше,— и "мировая история" — это их личная судьба, это их биография. Еликонида Попова, режиссер, 34 года / Дневник
20 апреля
Партком Союза писателей исключил "троцкистку" С. Виноградскую, старую "правдистку", автора книги о Женни Маркс и воспоминаний об Есенине, б. секретаря парткома Марченко, Дмитриевского и еще кого-то. "Литературная газета" назвала Авербаха "пресловутым". Его самого недавно видели ходящим по Москве, но, кажется, он уже арестован. Слух об аресте директора Малого театра Лядова. Слух об опале Крестинского. Александр Гладков, драматург, киносценарист, 25 лет / Дневник
24 апреля
С утра — конференция. Секретарь райкома Персиц не преминул продолжать клевету на меня. Мне трудно на конференции: большинство смотрит на меня, как на врага или прокаженного, при встречах отводят глаза и стараются скрыться. Александр Аросев, дипломат, 47 лет / Дневник
23(?) апреля
Мне и присниться не могло, что такую почти неграмотную женщину, как мама, сочтут троцкисткой... В своих худших кошмарах я не мог представить, что ее арестуют за эти старые грехи [кулацкое прошлое] теперь, когда ее нынешняя жизнь совершенно безгрешна. Степан Подлубный, крестьянин, 21 год / Дневник
МАЙ
24 мая
На днях в нашем доме на Б. Знаменском арестовали инженера К.— скромного, неяркого человека, члена партии, но без каких бы то ни было высоких связей. Он казался мне всегда человеком ортодоксальным и даже трусливым. Трудно заподозрить этого чистейшего обывателя в какой-либо крамоле. Александр Гладков, драматург, киносценарист, 25 лет / Дневник
25 мая
В ночь с 25-го по 26-е мая к нам постучали. Вошли 9 сотрудников НКВД и директор дома отдыха. Они сделали тщательный обыск, велели Владеку одеваться. Я, совершенно окаменевшая, смотрела на Владека, но не могла двинуться. Владек заметил мое состояние, подошел ко мне, взял мои руки в свои теплые, хорошие и сказал спокойно: "Ты не волнуйся, моя любимая, родная моя. Береги себя и детей. Это какая-то страшная провокация со стороны польской дефензивы. Я все выясню и скоро вернусь". Поцеловал меня, погладил спящего Олесика по головке, еще раз вернулся ко мне, обнял, поцеловал и вышел. Марыля Краевская (жена Владека Краевского), преподаватель, год рождения неизвестен / Воспоминания
30 мая
Накануне мы с отцом были на даче в Святошине, под Киевом. Зазвонил телефон; попросили отца. Разговаривал с ним Ворошилов: "Выезжайте немедленно в Москву, на заседание Военного совета". Была вторая половина дня. Отец ответил, что поезда на Москву сегодня больше не будет. Спросил разрешения вылететь. "Не нужно. Завтра выезжайте первым поездом".
На следующий день в три часа пятнадцать минут дня отходил поезд на Москву. Я провожал отца. Настроение у него было тревожное: он знал, что в течение прошедших недель арестован ряд военачальников, в том числе и Михаил Николаевич Тухачевский. На прощанье он мне сказал: "Будь настоящим, сын!" Когда поезд тронулся, я увидел, как несколько людей в форме НКВД вскочили в предыдущий вагон (вагон-салон, в котором ехал отец, был последним). Петр Якир, школьник, 14 лет / "Детство в тюрьме. Мемуары Петра Якира"
ИЮНЬ
1 июня
Пришло время еще более ужасное для меня. В Детиздате придрались к каким-то моим стихам и начали меня травить. Меня прекратили печатать. Мне не выплачивают деньги, мотивируя какими-то случайными задержками. Я чувствую, что там происходит что-то тайное, злое. Нам нечего есть. Мы страшно голодаем. Я знаю, что мне пришел конец. Даниил Хармс, поэт, 32 года / Дневник
8 июня
Какая-то чудовищная история с профессором Плетневым. В "Правде" статья без подписи: "Профессор — насильник-садист". Будто бы в 1934-м году принял пациентку, укусил ее за грудь, развилась какая-то неизлечимая болезнь. Пациентка его преследует. Бред. Елена Булгакова (жена Михаила Булгакова), переводчик, литературный секретарь, 44 года / Дневник
14 июня
"Мне никто не давал права распоряжаться жизнью и смертью других людей,— вскипел Пастернак, когда к нему пришли за подписью.— Это вам, наконец, не контрамарки в театр подписывать". Зинаида Нейгауз, 41 год / Воспоминания
19 июня
Снились горы, река и движение. Едем. Остановка. Направо прекраснейшая церковь. Не тюрьма ли? Боюсь я ее. Андрей Аржиловский, крестьянин, 52 года / Дневник
21 июня
Секретно. В шпионаж расстрелянных не верят ни иностранцы, ни широкие массы местного населения... Подозрительность Сталина и всех против всех была достаточной для их приговора... Наблюдаемая повсеместно неуверенность, недоверие каждого к каждому воздействуют на дееспособность армии вредоносно. Эрнст Кестринг, военный атташе Германии в Москве, 61 год / Телеграмма в Берлин
22 июня
Сегодня меня будила мама и сказала:
— Юра! Вставай, я должна тебе что-то сказать.
Я протер глаза.
Таня привстала с постели.
— Вчера ночью,— начала мама дрогнувшим голосом,— у нас было большое несчастье, папу арестовали,— и чуть не заплакала.
Мы были в отупении...
Сегодня у меня самый ужасный день... Юрий Трифонов, школьник, 12 лет / Дневник
ИЮЛЬ
16 июля
Когда приехали за ним [дедушкой] из НКВД, никого из взрослых дома не было — работали в колхозе на сенокосе. Катя сбегала в поле. Пришла с сенокоса наша мама, начали обыск. Перерыли все, даже за иконы заглядывали, протыкали землю в подполье, в конюшне, во дворе. Искали оружие, антисоветскую литературу... Ну откуда она у малограмотного деда? Конечно, ничего не нашли, но дедушку все равно посадили, даже не посмотрели на то, что инвалид: он с гражданской войны вернулся без ноги. Валентина Пушина, школьница, 10 лет / Воспоминания
24 июля
Еще она [соседка] мне сказала: "Самое страшное для меня то (для нее то есть), что я уже не переживаю, как в процессе Каменева, Зиновьева, я уже привыкла. Меня это не трогает, как прежде — ведь 0,5 ЦК нет, так что к этому можно привыкнуть". Юлия Соколова-Пятницкая, инженер, 39 лет / Дневник
28 июля
К нам на квартиру пришли двое мужчин. В это время я собиралась кормить грудью свою крошку. Они сказали, что меня вызывают в органы минут на десять и велели поторопиться. Я передала дочку племяннице и пошла с ними, надеясь скоро вернуться...В отделении милиции я просидела более часа. Я знала, что моя малышка голодная, кричит, и попросила милиционеров отпустить меня ненадолго, чтобы покормить ребенка. Но меня не стали даже слушать. В милиции меня продержали допоздна, а ночью увезли в тюрьму. Вера Лазуткина, обойщица, 25 лет / Воспоминания
АВГУСТ
7 августа
Я часто, идя по улице и всматриваясь в типы и лица, думала — куда делись, как замаскировались те миллионы людей, которые по своему социальному положению, воспитанию и психике не могли принять сов. строя, не могли идти в ногу с рабочими и бедняцким крестьянством, в ногу к социализму и коммунизму? И вот эти хамельоны на 20-м году революции обнаружились во всем своем лживом облачении. Мария Сванидзе, певица, 48 лет / Дневник
22 августа
С нашими хозяевами приключилась ужасная беда. Сегодня часов в 12 неожиданно приходит с работы хозяин. Вслед за ним зашли еще два человека и стали делать обыск. Они обыскали хозяйскую половину, а потом двинулись к нам. Люди эти были полны какой-то ледяной вежливости. Я совсем онемела и не могла сделать ни одного движения. <...> Потом мы слышали, как хозяин громко, с надрывом, будто удерживая слезы, сказал: "Ну, прощайте..." <...> Маруся вцепилась в него с таким отчаянием, что и у меня брызнули слезы. Хозяин наконец с трудом оторвал от себя дочь и быстро вышел. Вслед за ним ушли эти вежливые и холодные люди. Нина Костерина, школьница, 16 лет / Дневник
25 августа
Отец выходил на работу в ночную смену. Днем я с ним пилила дрова. Уходя, он грустно попрощался, обнял детей. Арестовали его на работе. Я проснулась той ночью от звука шагов. Шли несколько человек в сапогах по нашему длинному коридору. Постучали в нашу дверь. Охрана ввела отца. Начали обыск. Отца посадили поодаль, не разрешили разговаривать. Мама сидела с младшей сестренкой на коленях. Ничего не нашли. Сказали отцу: "Собирайся". В дверях отец обернулся и сказал: "Дети, я ни в чем не виноват". Сестренка плакала, а мама словно окаменела. Ольга Буровая, школьница, 14 лет / Воспоминания
СЕНТЯБРЬ
1 сентября
Эта атмосфера арестов, в которой мы живем, гнетет. То и дело слышишь: арестован такой-то, такой-то... Кажется, целому слою или поколению людей ломают сейчас хребты. Ощущение такое, что вокруг разрываются снаряды, которые кучками вырывают людей из рядов. И ждешь — не ударит ли в тебя. Александр Бек, писатель, 35 лет / Дневник
5 сентября
Сидели они во дворе под деревьями, когда в калитку зашел военный. Мама сказала: "Это за мной". И пошла встречать в дом "гостя". <...> Мама поцеловала меня напоследок, еще раз спросила, что будет с дочерью, и ее увезли на маленькой легковой машине. Через короткое время эта машина вернулась и повезла меня. Я не помню, плакала ли я. Кажется, нет. Уже в 10-м часу меня подвезли к высокому забору. На калитке было написано "Детприемник". Владимира Уборевич, школьница, 13 лет / Письмо Елене Булгаковой
21 сентября
Все понятно, если это есть начало мировой катастрофы и в ожидании светопреставления можно ложиться в гроб. Но если это вот уже и есть война и так вот будет без катастрофы. Михаил Пришвин, писатель, 64 года / Дневник
ОКТЯБРЬ
1 октября
Время тревожно не одними семейными происшествиями и его напряженность создает такую подозрительность кругом, что самый факт невиннейшей переписки с родными за границей ведет иногда к недоразуменьям и заставляет воздерживаться от нее. Борис Пастернак, поэт, 47 лет / Письмо к родителям
7 октября
После потрясений, идущих крещендо, очевидно до окончательной катастрофы, работа падает из рук. Василий Алексеев, филолог-китаист, 56 лет / Дневник
9 октября
Народ, плененный своим собственным правительством,— возможно ли это? Люди перестают совсем доверять друг другу, работают и больше не шепчутся даже. Михаил Пришвин, писатель, 64 года / Дневник
10 октября
А жизнь все не дает мне успокоиться. Сегодня пережил одно из самых горьких огорчений за последние месяцы. Я узнал, что Всеволод Иванов не только голосовал за мое исключение из союза, это уж пусть, за счет его слабости и желания жить в мире со Ставским. Но он даже выступал против Сейфуллиной, он настаивал на моем исключении и подписал письмо партгруппы с требованием исключения. <...> Зачем ему понадобилось быть со мной в хороших отношениях, считать и называть меня своим другом, а потом — ударить в спину? Александр Афиногенов, драматург, 33 года / Дневник
13 октября
Отец послал меня в магазин купить продукты. Когда я вернулась — у нас производят обыск. Ничего не нашли, потому что нечего было искать. Взяли книгу Ленина, вложили туда паспорт отца и повели в город. Он сказал нам последние слова: "Дети, не плачьте, я скоро вернусь. Я ни в чем не виноват. Это какая-то ошибка..." Наталья Савельева, школьница, 13 лет / Воспоминания
22 октября
И сознание в нас так притуплено, что впечатления скользят, как по лакированной поверхности. Слушать целую ночь расстрел каких-то живых и, вероятно, неповинных людей — и не сойти с ума. Заснуть после этого, продолжать жить как ни в чем не бывало. Какой ужас. Любовь Шапорина, художница, 58 лет / Дневник
НОЯБРЬ
4 ноября
Здравствуйте, дорогие папа, мама, Костя и Вовочка... Вы знаете, что хоть не виновен, но сейчас такое положение, что рассчитывать на оправдание нет надежды, но знайте, что врагом народа я никогда не был и никогда не вредил. И я хочу, чтобы вы знали это. Для меня будет легче, что мои родные не считают меня преступником. <...> Про меня ни с кем не говорите, в особенности прошу папу, лучше говорите, что меня нет и про меня вы ничего не знаете, а то я боюсь, чтоб не придрались к вам. Николай Заворотнюк / Письмо родителям
7 ноября
Здравствуй, дорогой папочка! Я тебе (через Лялю) обещала написать свои впечатления о дне тринадцатой годовщины Октябрьской революции, 7 ноября. Совсем другую картину представляет этот праздник в сравнении с прежними годами. Нет былого энтузиазма и веселья в рядах демонстрантов. Многие из последних идут не по собственному желанию, а по принуждению (во избежание черной доски или позорного столба). Женя Луговская, студентка, 20 лет / Письмо отцу
11 ноября
Отец переживал и знал, что его посадят, так как появлялись статьи в газете, обвиняющие его как "врага народа". Поздно вечером, когда уже все легли, раздался настойчивый стук в дверь. Я спала на раскладушке и была ближе к двери. В одной рубашонке, босиком встала и открыла. Резко рванув дверь, вошли двое в черных пальто и спросили отца. <...> Перерыли все вещи в квартире, по листку пересмотрели все книги в шкафу отца. Забрали его дневники и оружие, на которое у него было разрешение. Мы с мамой стояли потрясенные. Когда отца уводили, он сказал нам: "Не беспокойтесь, я вернусь, разберутся,— и, обращаясь ко мне,— больше никому и никогда сама дверь не открывай". Клара Кызласова, школьница, 10 лет / Воспоминания
16 ноября
В два часа ночи будят. В квартире обыск. Ужас. Кончился обыск в 1 час дня, забрали папу. Ужасно. Попрощался по-хорошему. Последние его слова ко мне: "Будь хорошим комсомольцем, береги маму". В школе получил два "отлично". За немецкий и геометрию. Не могу писать. Жутко. Из школы знает только Паша. Лег в 8. Олег Черневский, школьник, 16 лет / Дневник
ДЕКАБРЬ
20 декабря
С Дальнего Востока приехала знакомая папы Эсфирь Павловна, позвонила нам. Мамы не было, и говорила я. Она спросила, как наши дела. Я сказала, что дядя Миша и тетя Аня арестованы и никаких сведений о них нет, а Ирма, моя сестра, в детдоме. Слыхала также, что исключен из партии дядя Вася, брат отца. Он якобы сказал, что любит больше Ленина, чем Сталина. <...> Когда я кончила разговор, бабка накинулась на меня, зачем я все рассказываю другим. Я сказала, что Эсфирь Павловна знает папу и его дела, да и вообще я скрывать ничего не буду и в школе все расскажу. Тогда она с криком набрасывается на меня и требует, чтобы я не смела этого делать и что все это меня не касается. <...> Ясно, они все боятся — и тетки и бабка... А на меня после такой перепалки напало отчаяние. Нина Костерина, школьница, 16 лет / Дневник
Вечером (не помню, откуда я вернулась) меня уже поджидали. Привезли в Кресты. Камера битком набита. Стояли, прикасаясь друг к другу, всю ночь. Многие плакали. Утром вызывали по одной, снимали все украшения: у кого что было — серьги, брошки, кулоны, кольца,— и заводили в камеры. В нашей камере было уже человек тридцать. Ни коек, ни нар, ни скамеек. Мне показалось, что я попала к умалишенным, и невольно попятилась — почти все махали какими-то тряпками. Было очень душно. Людмила Грановская (жена Юзефа Лось-Лосева), студентка, 22 года / Воспоминания
31 декабря
Кончается этот год. Горький вкус у меня от него. Елена Булгакова, переводчик, 44 года / Дневник
