31 июля 1937 года политбюро ЦК ВКП(б) утвердило оперативный приказ № 00447 «Об операции по репрессированию бывших кулаков, уголовников и др. антисоветских элементов» подписанный Народным комиссаром внутренних дел Н.И.Ежовым.
Комментарий белорусского историка Игоря Кузнецова
Текст этого документа с некоторыми изъятиями был впервые опубликован в в газете «Труд» (4 июня 1992 г.) под заголовком «Расстрел по разнарядке, или как это делали большевики». Затем последовали многочисленные издания текста, почти всегда имевшие основой эту неполную публикацию.
Прежде чем перечислить ряд фамилий белорусских «куропатчиков» - перейдём к краткому анализу важнейших пунктов этого документа, наложившего свой отпечаток более чем на год самой кровавой истории СССР и БССР.
В вводной его части подчёркивалось, что целью акции являлось не более и не менее как окончательное решение проблемы «внутренних врагов Советского Союза»: «Перед органами государственной безопасности стоит задача — самым беспощадным образом разгромить всю эту банду антисоветских элементов, защитить трудящийся советский народ от их контрреволюционных происков и, наконец, раз и навсегда покончить с их подлой подрывной работой против основ советского государства».
И это не пустая риторика. В «органах» директиву истолковали как призыв к последнему бою, «к прямой физической ликвидации всей контрреволюции, в том числе и пассивной». Е. К. Прамнек, секретарь Донецкого обкома КП(б)У, 22 августа 1937 года на пленуме обкома партии подчеркнул особый характер операции: «Нужно пошире очистить Донбасс от кулаков, националистов и всякой прочей сволочи. [...] Сейчас началась серьёзная и основательная очистка Донбасса. Никогда в истории Донбасса такой глубокой работы по очистке ещё не проводилось».
И даже изолированный в тюремной камере Бухарин в декабре 1937 года полагал, что в стране происходит нечто «Великое»: «Есть какая-то большая и смелая политическая идея генеральной чистки а) в связи с предвоенным временем, б) в связи с переходом к демократии».
В тексте приказа приведён очень детальный список тех групп населения, которые должны были стать мишенью для операции.
Приказ регулировал, прежде всего, меру наказания, выносимую тройками: «все наиболее враждебные» элементы (первая категория) должны быть расстреляны, «менее активные, но всё же враждебные элементы» (вторая категория) приговариваются к заключению в лагеря либо тюрьмы на срок от 8 до 10 лет.
В противоположность предложенной в решении политбюро от 2 июля «высылке» это явилось существенным ужесточением меры наказания. Поскольку приговоры к лагерному и тюремному заключению могли выноситься только судебными либо, соответственно, внесудебными инстанциями, эти группы заключённых также были переданы тройкам.
Далее следует распределение лимитов репрессий по 1-й и 2-й категориям в республиках, краях и областях (в целом 64 территориальные единицы: 40 областей, краёв и автономных республик РСФСР, по 8 областей на Украине и в Казахстане и восемь союзных республик.
Это регламентирование, установление центром лимитов на уничтожение и заключение в лагеря отличало приказ № 00447 от других репрессивных кампаний Большого Террора; в операциях против «национальных контрреволюционных контингентов» не было «расстрелов по разнарядке», местные руководители, начальник УНКВД и главный прокурор («двойка»), санкционировали составленные органами безопасности списки лиц, подлежащих аресту, и отправляли их с курьером в Москву, где высшая «двойка» (Народный комиссар внутренних дел Ежов и Генеральный прокурор СССР Вышинский) выносили окончательный вердикт.
Список административных территориальных единиц и определённых для них цифр жертв, вопреки вновь и вновь высказываемым сомнениям, не обнаруживает никаких существенных пробелов. Отсутствует Якутская АССР, где, несмотря на то, что решением политбюро от 11 июля 1937 года была образована тройка, она, однако, не участвовала в проведении операции по приказу №00447. Руководитель НКВД республики И. А. Дорофеев объяснял это тем, что в Якутии нет кулаков, к тому же, республика «не представляет интереса для иностранной разведки, поскольку здесь нет промышленности, армии и других военных объектов».
Пережив Большой Террор в должности Народного комиссара внутренних дел, Дорофеев всё же был арестован в феврале 1939 года. В решении политбюро от 11 июля 1937 года было также решено не учреждать специальную тройку для Каракалпакской АССР (Узбекистан). Тройки, таким образом, вводились в автономных республиках лишь РСФСР, но не других союзных республик.
Определённые в приказе № 00447 контингента, наряду с округлениями в большую либо меньшую стороны, обнаруживают некоторые существенные отклонения от установленных политбюро в июле 1937 года лимитов. Так, в приказе почти на 20% уменьшены плановые цифры Хрущёва для Московской области, также значительно снижены некоторые цифры по лицам, подлежащим уничтожению (например, для Белорусской и Узбекской ССР, Мордовской, Марийской и Чечено-Ингушской АССР, Дальневосточного, Западно-Сибирского и Орджоникидзевского края, Горьковской, Куйбышевской, Свердловской и Челябинской области).
Список содержал, однако, и существенные исправления в противоположную сторону (БССР, Карельская, Крымская, Удмурдская и Молдавская АССР, Омская, Саратовская и Ивановская области). Мотивы этих повышений и понижений лимитов — неизвестны. При сравнении утверждённых политбюро 9, 10 и 11 июля цифр репрессий с цифрами приказа №00447 возникает следующая картина: общее количество — 194.067:177.500, 1 категория — 66.707:47.500 и 2 категория — 125.585:128.200. Это означает, что авторы приказа №00447 понизили общее количество на 16.517 и количество для первой категории на 19.207, в то время как для второй увеличили на 2.615 человек.
Во время проводившихся в сентябре территориальных изменений — некоторые крупные края и области были разделены — для большинства новых регионов могли определяться и новые контингента, поскольку к этому времени первоначальные квоты были уже «использованы».
Приказ №00447 предусматривал расстрел 75.950 человек, из них 10.000 заключённых ГУЛАГа, и направление в лагеря и тюрьмы 193.000 лиц, общий контингент репрессий охватывал 268.950 «антисоветских элементов». Первоначально по Белорусской ССР по 1-й категории (расстрел) и 2-й категории (10 лет лагерей) определялось соответственно 2000 и 10000 человек. Эти цифры были ориентировочными — лишь посредством запроса к Народному Комиссару внутренних дел они могли быть повышены. Они могли, однако, также и быть снижены без согласования с Москвой. Было разрешено перераспределение между 1-й и 2-й категориями. Факты значительного превышения минимальных геноцидных разнарядок наблюдались повсеместно, а случаи снижения не наблюдались.
Операция должна была начаться 5 августа (в среднеазиатских республиках — 10, а в Восточно-Сибирской области, Красноярском и Дальневосточном краях — 15 августа) и завершиться в течение четырёх месяцев. На первой фазе репрессивные мероприятия должны были быть направлены, как и в приказе 44/21 от 2 февраля 1930 года, лишь против «наиболее враждебных элементов» (первой категории), с помощью чего предполагалось избежать переполнения мест заключения.
Возможно, однако, свою роль сыграло также и то, что предусмотренное заключение в лагеря приговорённых по второй категории приняло конкретные формы лишь к середине августа. Переход ко второй фазе должен был произойти по директиве Ежова (произошёл однако, раньше, по согласованию с НКВД).
Каждая территория была поделена на оперативные секторы (в Белоруссии было шесть таких секторов), в рамках которых оперативные группы под руководством опытного чекиста составляли списки арестов, производили задержания после утверждения этих списков руководителем НКВД и проводили следствие. Всё это должно было происходить «ускоренным и упрощённым образом», т. е. без правовой защиты, очных ставок свидетелей, опроса специалистов, сбора и проверки доказательств.
Вышинский, являвшийся по конституции защитником социалистической законности и в период с 1934 по 1937 гг. прилагавший усилия к отклонению внесудебных притязаний госбезопасности, инструктировал подчинённых ему государственных прокуроров, что «соблюдение процессуальных норм и предварительные санкции на арест [от прокуроров] не требуются». Одновременно он потребовал от своих подчинённых «активного содействия успешному проведению операцию» и «сохранения секретности в аппарате прокуратуры».
Ещё в апреле 1938 года Вышинский дал указание прокурорам республик, краёв и областей принимать жалобы на неправомерность внесудебных приговоров в рамках массовых операций лишь в исключительных случаях. Только если приговорённые к лишению свободы «приводят серьезные доводы, указывающие на неправильность осуждения», дела могут быть проверены. В иных случаях «жалобщики» должны быть извещены о том, что решение является окончательным.
Сам Сталин в январе 1939 года в письме к партийным руководителям и начальникам УНКВД сообщал, «что применение физического воздействия в практике НКВД было допущено с 1937 года с разрешения ЦК ВКП(б)».
О принуждении, таким образом, к признанию, о манипуляциях и фальсификациях следствия сегодня имеется достаточно много материала, прежде всего, многочисленные высказывания участвовавших в акции сотрудников НКВД.
На переломе 1937/38 гг. чекисты в дополнение к многочисленным, уже опробованным методам пыток (продолжительные беспрерывные допросы, избиения) изобрели новый, адекватный для массовых операций метод допросов — «так называемую выстойку или стойку», быстро нашедший широкое применение. Человек 100-150 сгоняли в одну комнату, всех их ставили лицом к стене и по несколько дней не разрешали садиться и спать до тех пор, пока арестованные не давали показаний. Ничто не в состоянии лучше охарактеризовать жестокость этих методов, как то обстоятельство, что только в Белоруссии во время допросов были убиты более 20 заключённых.
Тяжелые последствия имела инструкция приказа о том, что «в процессе следствия должны быть выявлены все преступные связи арестованного»; она стала поводом для разоблачения гигантских конспиративных сетей, состоящих якобы из тысяч заговорщиков.
Пункт 5 приказа устанавливал состав и компетенцию троек, наиболее предпочитаемой инстанции террора в истории советских массовых репрессий, от Гражданской войны до убийств в Катыни. С гораздо большим основанием, чем вновь и вновь называемые показательные процессы, они могли бы послужить специфическим признаком репрессий сталинизма. Эти внесудебные органы были созданы, когда встал вопрос об осуждении сомнительных и считавшихся опасными советских граждан, без соблюдения правовых норм, в большом количестве, ускоренным производством и без привлечения общественности.
Массовые операции не сочетаются с длительным производством по делу, тройки проявили себя в качестве оптимального псевдо юридического инструмента. История троек тридцатых годов ещё далеко не изучена, их существование было вновь вызвано в памяти лишь благодаря публикации архивных материалов в 1990-е гг.
В перечне описаний Большого Террора, опубликованных до 1990 года, было бы напрасно искать это слово. Учреждёнными приказом ОГПУ №44/21 от 2 февраля 1930 года тройками при Полномочных представительствах ОГПУ в рамках раскулачивания в период между 1930 и 1933 годами были приговорены 392.524 лиц за политические преступления, в основном по статье 58 уголовного кодекса.
В 1930 году они вынесли 18.996 смертных приговоров, в 1931 — 9.170. Между тройками периода раскулачивания и тройками Большого Террора существует персональная (вспомнить об именах Реденса, Заковского, Евдокимова, Каруцкого, Бака, Эйхе и т. д.) и функциональная преемственность.
Относительно жертв также проявляются точки соприкосновения: многие из кулаков, заключённых тройками в 1930-1934 гг. в концлагеря, в 1937-1938 гг. по их приговору расстреляли. Несмотря на то, что политбюро 7 мая 1933 года лишило тройки ОГПУ права выносить смертные приговоры, после этого оно вновь и вновь обращалось к этому инструменту чрезвычайного положения, когда речь шла о необходимости быстрой и бесшумной ликвидации предположительно опасных «антисоветчиков».
В середине 1934 года в ходе реорганизации ОГПУ, вошедшего в новообразованный Народный комиссариат внутренних дел (НКВД) в качестве Главного управления государственной безопасности (ГУГБ), тройки были упразднены. Однако уже в конце года по просьбам из провинции они вновь были введены в действие для внесудебного вынесения смертных приговоров, правда, на один-два месяца. Подобной практики политбюро придерживалось до 1937 года.
В последний раз, впрочем, в канун массовых операций: 17 июня 1937 года Миронов, руководитель УНКВД Западно-Сибирского края, информировал партийного секретаря региона, что УНКВД напала на след гигантского заговора, создавшего по всей Западной Сибири сеть занимающихся подрывной деятельностью ячеек. Эта названная позже «эсеро-ровсовским заговором» либо контрреволюционной кадетско-монархической организацией группа под руководством белых генералов пыталась сформировать повстанческую армию из сосланных в Нарымский округ и в Кузбасс бывших кулаков и царских офицеров.
Партийный секретарь Эйхе сделал то, что он уже неоднократно делал в 1933/34 гг.: он запросил партийный центр в Москве о разрешении преследовать членов опасного заговора внесудебным путём. Политбюро 28 июня 1937 года приняло решение об учреждении тройки в Западно-Сибирском крае, куда должны были входить руководитель НКВД, первый секретарь партийного комитета и государственный прокурор края; её задача состояла в том, чтобы ускоренным производством приговорить к смерти членов контрреволюционной организации, которые, как предполагалось, готовили восстание среди ссыльных кулаков. Эта тройка по праву была названа «прямым предвестником» троек» приказа №00447.
Данные показывают, что она заседала 9, 25, 29 июля и 1, 3, 4 августа 1937 года и приговорила к смерти свыше 30 лиц города Кемерово и окрестностей. На этом, однако, операция против членов эсеро-ровсовского заговора не закончилась. «Ровсовская операция» превратилась в гигантскую специальную акцию, проходившую одновременно с кампанией против кулаков и уголовников. В статистических отчётах об осуждённых в Запсибкрае и в Новосибирской области (возможно и в Алтайском крае) ровсовский контингент выступает как самостоятельная величина, не входящая в установленные политбюро лимиты.
Вернёмся к тройкам: то обстоятельство, что в источниках 1937-1938 гг. нет единого названия для ускоренного трибунала, созданного приказом № 00447, привело к некоторой путанице в литературе.
Если судить по многочисленным факсимильных репродукциям дел «троек», учреждённых в рамках приказа №00447, то наиболее употребительным являлось самоназвание «тройка при УНКВД СССР по [Калининской, Московской, Омской области и т. д.]». Однако известно, по крайней мере, два исключения: в Ленинграде этот орган назывался «Особая тройка УНКВД ЛО», а в Ярославле над протоколами тройки запечатлено заглавие: тройка «при Управлении НКВД Ярославской области по внесудебному рассмотрению дел».
В документах правительства, партийного центра либо в корреспонденции учреждений НКВД наряду с обозначением «особая тройка» встречаются также эвфемистическое наименование «судебная тройка» и «спецтройка».
Несмотря на употребление в источниках, термин «Особая тройка» должен остаться за созданным в сентябре 1938 года органом, который действовал уже вне рамок приказа №00447 и занимался преследованием «национальных меньшинств».
Наряду с учреждённой приказом №00447 тройкой и «Особой тройкой», введённой в действие в сентябре 1938 года, во время Большого Террора существовала ещё одна внесудебная инстанция, называвшаяся тройкой, т. н. милицейская или паспортная тройка, которая могла приговаривать к наказанию в виде лишения свободы сроком до пяти лет.
Такие тройки были вовлечены в «кулацкую» операцию в том отношении, что часть рассмотренных ими уголовных дел в 1937/38 гг. была передана тройкам приказа №00447. На Украине, где тройки с весны 1938 года рассматривали преимущественно дела боротьбистов, петлюровцев и красных партизан, новый комиссар внутренних дел А. И. Успенский 1 марта 1938 года приказал: «Уголовников в основном пропускайте через милицейские тройки, на судебных тройках рассматривайте только активных участников бандшаек имея в виду, что по уголовникам дополнительных лимитов также не будет».
Уже во второй половине месяца (июль) политбюро неоднократно изменяло свои собственные решения о составе «троек» от 5-11 июля 1937 года. Наиболее ярким примером этого является произведённая 23 и 28 июля полная смена составов «троек» Саратовской, Омской и Ивановской областей. Представители руководства партии, управления НКВД и государственной прокуратуры регионов — эти «хозяева над жизнью и смертью» — вошли в группу риска, которая, начиная с июня 1937 года, всё чаще становились целью преследований.
Это, прежде всего, региональные секретари партии, но также и начальники НКВД и главные государственные прокуроры. Высокая текучесть кадров в тройках, управляемая политбюро, сохранялась до конца операции. Подобные изменения в кадровом составе объединяют также кулацкую операцию и репрессии против советской элиты.
Приказ №00447 содержит список имен членов 64 «троек», причём, указано, кто является председателем (руководитель местного УНКВД) и обоими членами тройки (секретарь партии и, как правило, главный государственный прокурор региона).
То обстоятельство, что в качестве председателей троек выступали представители НКВД, а точнее Главного Управления государственной безопасности, после того, как его аппарату уже были переданы функции учёта, ареста, дознания и следствия, гарантировало доминирующее положение «органов» при проведении операции. Беглый анализ списка членов «троек» ещё более усиливает этот тезис. В нём присутствуют почти все известные руководители НКВД, в то время как партийное руководство часто представлено вторыми секретарями, например, в Ленинграде, Москве, Минске, в Дальневосточном крае, в Куйбышеве, в Крыму, в Воронеже, Ярославле и др.
Как же происходило заседание этого органа? Кроме трёх «судей» присутствовали секретарь, ведущий протокол, и представитель органа, проводившего следствие (тайная полиция, милиция или отдел мест заключения НКВД). После краткого сообщения докладчика и на основании письменного описания дела, где предлагалось отнесение к категории 1 или 2, тройка выносила свой приговор. В протоколах порой даже не указывался соответствующий приговору параграф уголовного кодекса. И такое конвейерное правосудие за одно заседание приговаривало сотни «антисоветчиков».
Тройки выносили свои приговоры за закрытыми дверями, ни разу не увидев и не услышав обвиняемого, не давая ему ни малейшей возможности для защиты, лишь на основании подготовленных следователями документов и их доклада.
Пересмотр их решения, не требовавшего, в отличие от приговоров «двоек», подтверждения другой инстанцией, текстом приказа № 00447 не предусматривался, так что руководители оперативных групп могли быстро привести в исполнение приговоры троек. Приговорённым тройкой к смертной казни не сообщали приговора (подписанная Фриновским директива НКВД №424 от 8 августа 1937 г. это запрещала). Они умирали, не услышав его.
Предписание приказа № 00447 хранить «в тайне время и место приведения приговора в исполнение» соблюдалось долго. О судьбе приговорённых «внесудебными органами» к смерти НКВД распространял густой туман лжи; свыше половины столетия придерживался он этой стратегии обмана.
Изданный в 1939 году приказ №00515 предписывал на запросы членов семьи давать пресловутый ответ: «десять лет ИТЛ без права переписки». В 1945 году им, наконец, сообщили, что их родственники, приговорённые к 10 годам ИТЛ, умерли в заключении. Лишь после 1989 года в рамках реабилитации целые поколения советских граждан узнали о действительных причинах и датах смерти своих детей, родителей и друзей. Места казней и массовых захоронений были открыты также лишь в 1990-е гг.
