(1905-1977)
Завещание. Рукопись воспоминаний. Электронная машинопись, 44 стр. Воспоминания написаны в 1970—1975 годах. В публикующемся тексте, который был представлен сыновьями Софьи Ароновны Ф. И. и А. И. Шведами, инженерами челябинских предприятий, сделано несколько необходимых фактических поправок, произведены небольшие сокращения. Воспоминания частично были напечатаны в журнале «Урал» (1988), в 2005 г. вышли отдельной книгой под названием «Заветные тетради»// Швед С.А. Заветные тетради / Софья [Ароновна] Швед. - Челябинск: [Изд. Т.Лурье], 2005. - 191 с..
Воспоминания: арест мужа в августе 1935 г. в Свердловске, арест автора, работавшей на Уралмаше, летом 1937 г., следственная тюрьма в Свердловске, женский лагерь в Томске, пересыльные тюрьмы в Новосибирске, Челябинске, Свердловске, лагерь в Котласе, Ухтижемлаг, освобождение в 1943 г., воссоединение с детьми, жизнь в Челябинске, работа на ЧМЗ, чистка состава рабочих и служащих в 1949 г., кампания по борьбе с космополитизмом. Публикуются факсимильные копии документов о реабилитации автора и ее мужа.
Аннотация и глава рукописи, посвященная описанию езды в вагоне заключенных от Свердловска до Томска.
«Заветные тетради» – такое название дали книге воспоминаний своей мамы сыновья Софьи Ароновны Швед через много лет после её написания. Сама она жила во времена, когда подобная книга едва ли могла увидеть свет. И всё же она писала. Для своих детей, внуков, для того чтобы сохранить память обо всём, что видела и пережила в нелёгкие для нашей страны годы.
История страны складывается из множества историй человеческих судеб, или наоборот – одна человеческая судьба включает в себя множество витков и зигзагов истории государства. Софья Ароновна испытала на себе то, что испытали сотни тысяч граждан России. Такое количество сломанных жизней, казалось бы, невозможно уместить в одном слове, и все же это слово навсегда осталось в памяти народа – «репрессии». Каждый человек, по каким-то подчас нелепым, а порой и просто никому не известным причинам, оказавшийся «вредителем», «врагом народа» и попавший в лагеря, становился просто «номером таким-то». Нередко простая путаница в цифрах погребла под собой множество судеб, так и оставшихся невыясненными до конца. Так случилось с мужем Софьи Ароновны. Сама она тоже отбыла заключение, о котором подробно рассказывает в своей книге. Без преувеличения чудеса и мистику содержат в себе написанные ею незамысловатые строки. Удивительно, но в них нет и тени отчаяния и безысходности. За колючей проволокой тоже была жизнь, со своими печалями и радостями, люди не падали духом, находили истинную дружбу, отдавали все силы работе. Были ли в этой жизни упрёки и сетования? Возможно, но Софья Ароновна, всегда остававшаяся честным и сильным человеком, не уделяет им большого внимания.
Наверное, самой большой трагедией для отбывавших заключение «жён изменников родины» была разлука с детьми. В лагере особого режима не разрешали даже обмениваться письмами, и долгое время Софья Ароновна не знала ничего о том, где оказались её сыновья Феликс и Александр после ареста обоих родителей. Известие о начале Великой Отечественной войны она встретила, по-прежнему находясь в лагере. Война сплотила всех, и заключенные, много натерпевшиеся от государства, тем не менее, старались утроить свои усилия, чтобы принести пользу. На свободу она вышла только в 1943 году. Нашла обоих сыновей, которых жизнь и война забросила в разные концы страны. Впереди ждали новые трудности и испытания, но дружба и взаимопонимание, связывавшие мать и сыновей, помогли преодолеть и их.
Работе над «Тетрадями» (23 школьных тетрадки) она посвятила свои последние годы, и первые несколько тетрадей, где рассказывалось о молодости, порвала, о чём сама сделала пометку в начале воспоминаний. Часть тетрадей сыновья решились опубликовать в журнале «Урал» уже в 1988 году, через много лет после смерти Софьи Ароновны. Последовали отклики. Многие люди, которые долгие годы были лишены хоть каких-то сведений о своих родных и друзьях, находили в её воспоминаниях имена и фамилии. История возвращала своих вечных заключённых. Должно быть, Софья Ароновна верила, что так и будет, что придут времена, когда её воспоминания будут прочтены. Надо сказать, что до самого конца она оставалась верна коммунистическим идеалам, и хотя о Сталине порой отзывается очень нелестно, признаёт и его заслуги. Согласитесь, что для этого нужно обладать огромным мужеством. Тяжёлая жизнь, выпавшая на долю её поколения, научила её верить и прощать и быть трезвой в своих оценках. Этот дар она передаёт по наследству потомкам в своих «тетрадях», сквозь время, сквозь память и забвение. Разве не удивительно, что мы можем держать эту книгу в руках?..
ВСЮДУ ЖИЗНЬ
Не помню уже от кого и когда нам стало известно, что нас везут в Нарым. Этап начался с того, что всех перевезли в стационарную тюрьму для тщательного обыска, фотосъёмки, снятия отпечатков пальцев и прочей обработки, полагающейся перед этапом.
Размещались мы в коридорах тюрьмы. Иногда нам удавалось заглянуть в камеры (когда принимали пищу или выводили кого-нибудь из камеры), и тут мы поняли, что наша «школа» была настоящим раем по сравнению с тюремными камерами.
Полуголые женщины стояли и сидели на полу (одновременно всем сидеть нельзя было). Жара, духота, видимо, доводили многих до полуобморочного состояния, несмотря на то, что головы были повязаны мокрыми тряпками. Нам рассказывали, что поспать можно было лишь тогда, когда «урок» (уголовниц) выводили на работу. Совместное заключение с урками тоже было несладким. Они действовали по принципу: «захочу – казню, захочу – помилую». То благосклонно относятся к «контрам», то издевательски захватывают у них последний кусок хлеба. Но об «урках» надо рассказать особо, и, если сумею, сделаю это обязательно.
Вот нас уже погрузили в теплушки, 40 человек в каждую. Нары в два этажа, тут же и санузел. Едем. В Свердловске мы были строжайше предупреждены, что при проверках на вопрос о статье, по которой осуждена, отвечать надо только так: «Статья 58, пункт 10», что по Уголовному кодексу означало «контрреволюционные действия». Мы упорно отказывались возводить на себя напраслину и дружно отвечали: «Жена», – чем приводили в бешенство начальника конвоя, который даже применил знаменитую угрозу: «На мыло переварим».
Кормят отвратительной баландой, которую приносят в грязном ведре. Лошадям, конечно, не предложили бы пойло из такой неопрятной посуды. Некоторые едят, но я, к сожалению, среди тех, кто отворачивается, чтобы не стошнило от одного вида этой пищи. Хлеб сваливают прямо на грязный пол. Отдираем корку и едим. Это и была почти единственная еда за всё время трёхдневного пути. Воды дают очень мало и тоже в грязных вёдрах. «Умываемся», смочив ватку в воде. После того как протрёшь ею лицо, она становится совсем чёрной.
Но... «всюду жизнь»: с нами в теплушку попала одна замечательная, исключительно талантливая женщина – Ида Геннадьевна Соколова-Марцинкевич. Как она рассказывала произведения Толстого, Чехова, Куприна, Цвейга и многих других! Большие романы («Анна Каренина») и маленькие шедевры («Первоцвет» Куприна). Мы готовы были слушать её день и ночь. Сидела на нарах совершенно спокойно, вертела в руках какую-нибудь вещицу, говорила, не повышая голоса, не прибегая ни к каким внешним эффектам, но какое-то чудо совершалось на наших глазах – возникали живые люди, яркие краски природы, звуки, запахи. Ни с каким самым интересным театральным представлением не могу сравнить то, что делала Ида Геннадьевна. А она была всего лишь скромной учительницей в Свердловском педтехникуме. Правда, она, очевидно, и сама знала, каким даром обладала. Запомнился, например, такой случай: одна из женщин стала философствовать насчёт арестов в обычном тогда стиле – «лес рубят – щепки летят», и у меня в ушах до сих пор возмущённый возглас Иды Геннадьевны: «Какие щепки, какие щепки?!.». По интонации можно было легко понять, что она в этот момент сокрушалась над собой, примириться с ролью щепки она никак не могла. 5
Ещё одно «утешительное обстоятельство» было в теплушке: замечательное пуховое одеяло, которое «бригада» доставила врачу-педиатру. Как только у кого-нибудь из женщин начиналась лихорадка, её сразу укладывали под знаменитое одеяло. Лежали под ним по двое-трое одновременно, и к чести нашей врачихи надо сказать, что меньше всего лежала под ним она сама.
Где-то возле Новосибирска мы увидели через зарешёченные окна теплушки, как в далёком тупике выгружали из пассажирских вагонов детишек – детишек разных возрастов. Захватить место возле оконца хоть на мгновение было очень трудно. И каждой женщине казалось, что она видела своего ребёнка, мои-то мальчики и могли быть там: ведь увезли их из Свердловска в Новосибирскую область. Можете ли вы представить наше состояние? Писать об этом невозможно.
