Брандт
Вениамин Лейбович

Родился в 1893 в городе Тюмени; еврей; б/п. Перед арестом работал бухгалтером в больнице водного транспорта. Проживал в Томске по пер. Батенькова, 19. Арестован  22 декабря 1937. 28 декабря 1937 тройкой УНКВД по Новосибирской обл. приговорен к ВМН по ст. 58-2,10, 11 УК РСФСР как член к-р кадетско-монархической организации. Расстрелян 14 января 1938. Реабилитирован 6 февраля 1958 решением Томского облсуда.

 Источник: УВД Томской обл.; архив Л.В. Брандта, сына В.Л. Брандта. 

Тамара ЛОСЕВА

Война и мир Леонтия Брандта

Человек, любящий жизнь во всех ее проявлениях, страстный футбольный болельщик, спортсмен, счастливый муж и отец, автор нескольких книг, профессионал своего дела – все это о герое нашего сегодняшнего материала Леонтии Брандте.

В апреле Леонтий Вениаминович отметил свое 90-летие и получил в этот день поздравления в свой адрес не только от родных и близких, но также от мэра Томска и губернатора Томской области.

В свои 90 лет Леонтий Вениаминович передвигается по городу исключительно пешком, танцует с дамами на ретро-вечерах и по-прежнему бегает на лыжах. К слову сказать, на пенсию наш герой вышел лишь два года назад, более 50 лет посвятив работе на НПО "Контур".

Его жизнь, как жизнь многих представителей военного поколения, была нелегкой. Но Леонтий Вениаминович не растерял свой природный оптимизм, чувство юмора, жажду жизни и любовь к людям.

Накануне 9 мая Леонтия Брандта, наряду с другими участниками войны, приглашали томские школы. Ветераны общались с ребятами, рассказывали им о своей жизни, о том, что им довелось пережить, о мужестве и о дружбе на войне. На одну из таких встреч мы пришли вместе. Самым поразительным было то, с какой легкостью Леонтий Вениаминович разговаривал и находил общий язык с подростками. Словно не разделяли их десятилетия, и перед классом стоял такой же вихрастый нахальный мальчишка.

Мальчишка с улицы Батенькова, 19

"Родился я в Томске, в апреле 1924 года, в роддоме Семашко. А жили мы на улице Батенькова, в деревянном трехэтажном доме, – вспоминает Леонтий Вениаминович. – Отопление было печное, в основном дровами. Был и водопровод, но без слива. В то время это было большое благоустройство, поскольку всоседние дома носили воду ведрами".

Отец, Вениамин Лейбович, работал бухгалтером в Томской больнице водного транспорта. И был очень добросовестным и уважаемым человеком. Мать, Эсфирь Мееровна, была неграмотной, и пока был жив отец, занималась детьми.

Вообще-то при рождении старшего сына в семье Брандт назвали Ионой, в честь дяди, офицера царской армии.

"Мать в детстве звала меня Еня. А когда я уже подрос, и стал с девушками встречаться, мне было как-то неудобно так представляться, и я стал говорить, что я Леня. Потом уже официально имя сменил", – признался Леонтий Вениаминович. – Мальчишкой я рос хулиганистым, за что отец сильно меня драл ремнем. А потом его репрессировали. Я до сих пор считаю себя причастным к его смерти".

В 1937 году были выборы депутатов в Верховный Совет СССР. Учительница, Леонтий Вениаминович запомнил ее на всю жизнь, показала мальчишке портрет на стене и спросила: "Кто это?".

"Я со своим хулиганским нравом ляпнул: "А черт его знает". Придя из школы домой, рассказал об этом родителям. Отец тогда заплакал и стал собирать вещи. Чуть погодя за ним приехали. Больше отца я не видел".

Уже во взрослом возрасте Леонтий Вениаминович узнал, что отца расстреляли спустя неделю после ареста. Место захоронения его до сих пор неизвестно.

"В 1958 году после реабилитации отца, мы с братом читали его дело, – говорит Леонтий Брандт. – Отца осудили за участие в контрреволюционной организации "Союз спасения России". В это же группу, по версии следствия, входил колхозник из Кожевниковского района 74-х лет, которого обвиняли в том, что он повредил улей с пчелами. Еще один участник группы – машинист паровоза на станции Томск-II. Четвертым был работник райпотребсоюза. Вот так фабриковали дела. Хватали людей, которые даже не знали друг друга, просто соединяли, лишь бы показать, что это группа, и отправляли на расстрел. Когда я читал материалы дела, у меня было ощущение, что это было плановое уничтожение народа. Нормальному человеку этого не понять".

Чтобы увековечить память отца Леонтий Брандт своими руками возвел на Бактине памятник, рядом с могилой матери.

Знак ГТО на груди у него

"Встречаясь со школьниками, я всегда говорю им о том, что своему сегодняшнему состоянию, бодрости духа и тела, обязан спорту. За эту зиму, например, я прошел на лыжах 300 километров. А в целом за жизнь набегал на лыжах 400 тысяч километров, можно сказать, что обогнул земной шар. И на фронт в 17 лет меня взяли исключительно потому, что у меня был значок ГТО, – поделился Леонтий Брандт. Мы с друзьями обивали пороги военкомата, но меня взяли, а других нет".

…Война застала Леонтия в Белоруссии, куда мать отправила его после смерти отца. "Я был настоящей шпаной. Мать со мной не справлялась. И на семейном совете было принято решение отправить меня к родным в Белоруссию. Там я и прожил последние несколько лет до войны. Окончил 7 классов, и вместе с братом поступил в Витебский политехникум. А потом началась война", – говорит Леонтий Брандт.

В Томск Леня с родными добирались целый месяц. Пережили несколько страшных бомбежек, голод. А главное – позади остались безоблачное детство и юность. В своей книге "Жизнь в бою и труде" Леонтий Бранд так написал об этом:

"Я твердо решил, что мое место – среди защитников Родины. А потому, едва прибыв в Томск, отправился в военкомат с требованием отправить меня на фронт. Усталый военком с покрасневшими от бессонницы глазами, окинув взглядом невысокого щупленького добровольца, заглянув в документы сказал: "Подрасти, парень, рано тебе еще воевать".

Неудача не обескуражила Леню. Он не привык отступать. Устроился на работу: сначала в мастерские, где делали лыжи для бойцов, потом на эвакуированный в Томск из Загорска оптико-механический завод, где производили бинокли и перископы. Затем работал на ТЭМЗе, собирал для фронта мины и минометы. Вечерами же настырный парнишка ходил на курсы подготовки к армии и обивал порог военкомата. И добился-таки своего – в январе 1942 года получил повестку.

Пришлось для начала покомандовать женским лыжным батальоном. Потом Леонтия направили в Бийскую снайперскую школу и только после нее отправили на 1-й Украинский фронт в 336-ю стрелковую дивизию. По собственному желанию парень попросился в разведку. И хотя не отличался особым ростом или крепким телосложением, но сослался на то, что спортсмен, сибиряк и занимается лыжным спортом. Так и остался до конца войны разведчиком 408-й отдельной роты.

"Как маленького и щупленького меня часто посылали вести наблюдение в нейтральной зоне, – вспоминает Леонтий Вениаминович. – И еще потому, что я не курил. Но однажды меня все-таки засек фашистский снайпер. Спасло меня то, что на пути разрывной пули попала маленькая веточка. Она разорвалась, и меня лишь легко задело осколком по спине. Второе ранение я получил, когда наша группа возвращалась с задания "взять языка". Все прошло гладко, но в конце нейтральной полосы я зацепил ногой тоненькую проволочку, и в воздух взлетела мина-попрыгушка".

Леонтий Вениаминович вспоминает, как упал навзничь, инстинктивно закрыл лицо руками, почувствовал сквозь грохот резкую боль и как кровь заливает лицо. К своим его в бессознательном состоянии вынес земляк-разведчик Николай Лукьянов.

"Такой у разведчиков был закон, – поделился с учениками школы №8 Леонтий Вениаминович. – Мы своих раненых и убитых в бою не бросали".

– А что вы почувствовали, когда объявили Победу?, – задал вопрос кто-то из школьников.

– Война – это такое состояние, когда можешь умереть каждую минуту. И вот представьте себе, что вам сказали: все, ты остался живым, тебя не убьют. Это радость неимоверная, восторг, эйфория от нашей Победы. Что мы выстояли и победили!, – размышлял с детьми ветеран.

Лагерь смерти

На вопрос школьников, что было самым страшным на войне, Леонтий Брандт рассказал, как 27 января 1945 года в составе группы разведчиков вошел в Освенцим.

"Мы вошли в лагерь, когда четыре печи Освенцима еще дымились. Рядом стояли штабеля дров, валялись обугленные кости. Охрана уже сбежала. А люди, которые нас встретили, напоминали скелеты. Они говорили на разных языках, благодарили нас и просили только одного – есть. Конечно, мы тогда не знали, что в Освенциме было уничтожено более 2 миллионов человек. Но понимали, что здесь происходило что-то жуткое.

Кругом лежали горы обувных подошв. В другом месте мы увидели куски выделанной человеческой кожи. Пленники рассказали нам, что из кожи делали сумки, перчатки. Особенно ценилась кожа, содранная с тел моряков. Потому что у них были красивые наколки. В одном из бараков лежали мешки, набитые вещами узников. Я всегда пытаюсь донести до людей, что если бы мы не победили в той войне, такая участь ждала бы всех нас".

Второй любимый город

…Часть, где служил Леонтий Брандт, встретила победный май 1945 года в Праге. После войны Леонтию Брандту предложили учебу в военном училище. Так он попал в Ленинградское дважды Краснознаменное политическое училище имени Фридриха Энгельса. Интересно, что кроме военных дисциплин курсантам здесь преподавалось, как вести себя в обществе, за столом, как ухаживать за женщиной.

"По выходным, хоть и строем, нас водили на спектакли и экскурсии по самым знаменитым музеям. Я очень многое узнал за время учебы в Ленинграде. И даже впервые серьезно влюбился. Так что Ленинград для меня навсегда остался вторым городом, который я полюбил. Первый, конечно же, мой родной Томск", – рассказал Леонтий Вениаминович.

По окончанию учебы Брандта направили служить в Германию, в северную группу войск. Первая механизированная дивизия 219-го тяжелого танкового полка была расквартирована в олимпийской деревне, где в 1936 жили участники Олимпийских игр в Берлине.

"Можете себе представить, какие там были спортивные площадки, залы, стадионы. Естественно, мы все занимались спортом. Я отдавал предпочтение плаванию, потому что там были крытые бассейны, каких в то время мы и не видели. Вообще, служить в Германии было легко и интересно. Чтобы не упасть в грязь лицом перед войсками союзников, нас одевали с иголочки, зарплата была солидная, причем в рублях и немецких марках одновременно. Советские рубли шли на книжку, а марки – на руки. Так вот на месячный оклад в то время я мог купить машину "Опель". Но я увлекался фотографией и привез из Германии не мебель или машины, как многие, а оборудование для фотодела".

"Камера, мотор!"

В личном архиве Леонтия Брандта есть несколько снимков в компании известных актеров. С ними ему также довелось познакомиться во время службы в послевоенной Германии. В 1949 году из Москвы приехала съемочная группа фильма "Падение Берлина" под руководством режиссера Михаила Чиаурели. Естественно, что актеров для массовки набирали из военнослужащих. Был в их числе и Леонтий Брандт. И работать ему довелось в компании таких известных актеров, как Борис Андреев, Михаил Геловани, Марина Ковалева.

"Особенно подружился я с Борисом Андреевым. Я много фотографировал. А он увидел и стал интересоваться, где в Берлине можно купить пленку и фотоаппарат. На этой почве и стали общаться. Андреев был очень простой в общении. Много рассказывал о себе. Мы встретились с ним еще раз, уже в 1970-е годы, во время его гастролей в Томске. Я показал ему снимки, где мы вместе. Конечно, меня он не помнил, но помнил атмосферу, в которой снимался фильм. Мы погуляли по Томску и очень тепло пообщались", – вспоминает Леонтий Вениаминович.

Мудрая женщина – Соня

В 1951 году, когда Леонтий Брандт навещал в Томске родных, он познакомился здесь с будущей женой, Соней. А было это так. Вместе с друзьями он отправился на каток – себя показать. Красивых девушек там было много, но внимание нашего героя привлекла одна, с красивой светлой косой, которая на коньках стояла еле-еле. Она оказалась студенткой 5 курса историко-филологического факультета Томского госуниверситета.

"Я помог ей подняться и говорю: что ты как корова на льду катаешься, – смеется Леонтий Вениаминович. – Вот так и началось наше знакомство, не очень галантно".

Много довелось пережить им вместе. Вырастили двоих детей, помогали воспитывать троих внуков. Вместе они уже более 60 лет – и бриллиантовую свадьбу отпраздновали.

"Сейчас у меня много свободного времени, так что я стараюсь занять его. И помогаю Соне. А когда работал, помощи от меня в домашнем хозяйстве ей было немного. Но она у меня мудрая женщина".

"Контур" – на всю жизнь

После демобилизации Леонтий Брандт вернулся в Томск, работал на стройке и параллельно заканчивал 10 класс вечерней школы. Затем поступил в Томский политехнический институт. А свою профессиональную жизнь связал с одним предприятием – Томским производственным объединением "Контур".

"В объединение я пришел, когда оно только начиналось строиться в 1960 году. Работал на разных должностях – замначальника цеха, первый начальник ОТК, первый руководитель метрологической службы, начальник 2-го отдела. Отвечал на заводе за спорт, был в профкоме, до сих пор возглавляю заводской совет ветеранов", – поделился наш герой.

…90-лет такой насыщенной и яркой на события и встречи жизни Леонтия Брандта трудно уместить в газетный текст. Конечно, это далеко не все интересные истории и факты из его биографии. Самое главное, что Леонтий Вениаминович по-прежнему радуется жизни и строит планы на будущее. Наверное, в этом и есть секрет его жизненной силы и долголетия.

"Я так люблю жизнь, людей, – признался он в конце нашей встречи. – В особенности мне нравится наблюдать за детьми. У нас рядом с домом есть сквер и большая детская площадка. Я с таким удовольствием всегда наблюдаю за малышами и подростками. И думаю, что на той войне мы защитили их счастливое и безоблачное детство".

Источник: газета "Красное знамя"

В. Юшковский

Из книги ОПАЛЕННЫЕ СУДЬБЫ о томичах-фронтовиках.

Брандт Леонтий Вениаминович, томич, родился 11 апреля 1924 г. Незадолго до войны отправился к родственникам в Белоруссию. В июне 1941 г. попал в эвакуацию, вернулся в Томск, работал на томских заводах. В 17 лет ушел на фронт добровольцем. В январе 1942 г. окончил курсы подготовки сержантского состава.

Сержант-разведчик, служил в составе 328-го томского артиллерийского полка 150-й Сибирской добровольческой дивизии (позже 48 гвардейский артполк 22 гвардейской стрелковой дивизии). Окончив Бийскую снайперскую школу, попал на фронт, воевал в составе 408-й отдельной разведроты 336-й стр. дивизии на 1-м и 4-м Украинском фронтах, старший сержант. Участвовал в освобождении Украины, Белоруссии, Польши, Чехословакии. Одним из первых в январе 1945 г. в составе разведгруппы вступил в освобожденный Освенцим. Имел два ранения.

После войны служил в танковых частях на территории советской оккупационной зоны в Германии. Окончил Ленинградское высшее Военно-политическое училище им. Энгельса, служил политработником (майор).

Демобилизовался в 1954 г., получил высшее инж. образование в ТПИ. Работал инструктором школы ДОСААФ, в НИИ ядерной физики при ТПИ, с 1961 г. в ПО «Контур» (заочно окончил  Московский институт метрологии). Председатель совета ветеранов ПО «Контур», член президиума Кировского районного совета ветеранов.

Награды: ордена Отечественной войны 1-й ст., Славы 3-й ст., Красной Звезды, 45 медалей (в том числе медали Польши и Израиля), включая медаль «За отвагу», «За освобождение Праги».

Вспоминает разведчик Леонтий Вениаминович Брандт

В Орше у меня была большая родня. Там мы с братом Мемой окончили 7 классов и пошли учиться в Витебский политехникум. Живя в Белоруссии, мы больше других чувствовали события начала второй мировой. 28 сентября 1939 года был подписан договор между СССР и Германией об установлении новой государственной западной границы советского государства. При наступлении войск Германии наши войска, чтоб освободить больше населения Западной Украины и Западной Белоруссии, тоже начали наступать по территории Польши. В этих событиях принимали участие мои родственники, а в войне с финнами участвовали мой двоюродный брат Мота и сестра Ася.

Странным и сложным было настроение этого времени. К схватке с фашизмом готовились, почти наверняка знали, что ее не миновать. Повсеместно пели «Если завтра война, если завтра в поход…», были популярны оборонно-спортивные кружки и секции. В армии тоже не дремали: шло перевооружение, появились новые танки, прибавил в силе и мощности воздушный флот. Казалось, все сделано для защиты Отечества, и если гитлеровская армада решится напасть, то будет разбита, как в песне, «малой кровью, могучим ударом». А пока люди жили под мирным небом. Влюблялись, растили детей, работали, учились, танцевали фокстрот «Рио-Рита». Строили планы на будущее. Но 22 июня 1941 года мирная жизнь закончилась…

В Витебском политехникуме мы с братом сдали экзамены и перешли на 2-й курс. Нужно было ехать к родным в Оршу. Они жили возле элеватора у самой железной дороги, а потому сразу попали под бомбежку. Было ясно, что в городе оставаться нельзя. Орша, крупнейший железнодорожный узел Белоруссии, одним из первых принял на себя удар фашистской авиации. Бомбы ложились прицельно: на элеватор, на аэродром, на железнодорожную станцию. Заброшенные накануне диверсанты, переодетые в форму милиции, четко корректировали удары. Город горел, рушились дома. Спасения искали в ближайшем леске. Но надолго ли? Спустя сутки гитлеровцы захватили аэродром и на него стали приземляться немецкие самолеты. Люди стали спешно покидать город, взяв курс на Смоленск.

Когда началась война, студентов Витебского техникума отправили копать окопы, потом я с братом вернулся в Оршу. Дом был закрыт, мы сломали стекло и влезли в окно. Там на столе лежала записка: нам советовали двигаться к деревне Соловки. Там мы их и догнали. Они ехали на двух лошадях: на подводах сидели дети и старики, молодые шли пешком, вещи лежали на подводах. Шли, держась за подводы, смертельно уставшие, голодные, а в небе то и дело появлялись фашистские самолеты, сбрасывая смертоносный груз. По дороге тянулась вереница беженцев. Когда мы вышли к шоссе Минск–Москва, нас настигли немецкие самолеты. Раздались пулеметные очереди, толпа в ужасе бросилась в разные стороны. На обочине осталось множество тел. Возникла паника, послышался плач и крики. Черный дым стелился вдоль горизонта: горели военные автомашины. Воинские части отходили в полной неразберихе, а мы выбросили последние вещи и ускорили шаг. Хотели добраться до Смоленска, но не выдержали усталости и ближе к ночи свалились без сил на опушке леса…

Наше поколение было уверено в неизбежности войны с фашизмом, и тем не менее для большинства моих сверстников начало войны оказалось совершенно неожиданным. Мы были уверены, что будем воевать на чужой территории и малой кровью, но уже через два дня появились беженцы. В небе господствовали немецкие самолеты, и никто не оказывал им сопротивления. Все  бежали, дороги были забиты. Это было непонятно, ведь мы привыкли к мысли: наша держава могуча и непобедима. Почему отступает Красная Армия? Почему не дает отпор врагу? Эти мысли не давали покоя мне и другим.

Последние полтора года до начала Отечественной войны были временем странным. Мы были убеждены, что война приближается к нашему дому, и одновременно не верили в ее возможность. Мы были растревожены уничтожением командного состава Красной Армии от маршалов до полковников, но нас уверяли, что это ее и укрепит. Считалось, что на каждый удар противника мы ответим всесокрушающим ударом, но опыт финской компании заставлял сомневаться. В результате наше сознание, наши духовные силы не были мобилизованы, и война оказалась неожиданной  прежде всего по этой причине, а не в результате нападения без официального объявления войны. С сообщением об этом выступил по радио Молотов. Мы были удивлены: почему не Сталин? Выступление было бодрое. Молотов произнес привычные фразы о перенесении войны на территорию противника, но в голосе звучала тревога. Это было ново для нас. Сталин выступил дней через десять. Мы услышали, как стакан с водой стучит о его зубы, и это обращение: «Братья и сестры»! Простое и человечное само по себе, оно было до такой степени не сталинским, что ничего кроме тревоги вызвать не могло. Особенно поразили нас слова о необходимости всё  уничтожать, дабы ничего не досталось врагу. Как уничтожать? Ведь мы воспитаны на другом: строить, создавать как можно больше! А главное: если уничтожать, значит, уходим надолго, а может быть, навсегда. Сталин как бы подтвердил худшие ожидания и не прибавил нам боевого духа. Все иллюзии рухнули. Но зато первые дни и недели войны всё поставили на свое место, произошло очищение сознания, как бы пелена спала с глаз. Мы увидели картину ужасную, но твердо знали, что это точно правда, и в этом прозрении было облегчение. Уверенность, что мы победим, не оставляла нас никогда, хотя и подвергалась испытаниям. Минуты сомнений были, но именно минуты.

Проезжая деревни, мы меняли вещи на хлеб. Наконец добрались до станции Рослав. Чтобы ехать поездом, от нас потребовали вызов оттуда, куда мы едем. Стали ждать. Вот вызов пришел. Лошадей и коров сдали в колхоз. В товарном поезде, где возили скот, нам выделили вагон. Поезд шел медленно, пропуская поезда с оборудованием в тыл. Продовольствие закончилось, мы терпели голод, дети плакали. Два раза заходили военные и давали детям и старикам по кусочку хлеба. Были случаи, когда мы шли за водой на станцию, а поезд загоняли далеко в тупик, потом его долго искали. В дороге мы были целый месяц, измученные, грязные и голодные приехали наконец в Томск. Нас там ждали родные, повели в баню, переодели. А дома у тети Любы уже был раздвинут большой стол и всё самое вкусное стояло на столе. Все нас обнимали.  Отдохнув, стали определяться на работу, в школы. Молодежь пошла работать на военный завод, тетя Хая устроилась в пекарню, там нарезали и сушили в печах картошку для фронта, а работникам давали картошку и сладкий чай. По продуктовым и хлебным карточкам давали самое необходимое. Так продолжалось до 1944 года, когда завод, который делал оптическую аппаратуру, вернулся в г. Загорск Московской области со всеми работниками… Едва прибыв в Томск, я отправился в военкомат. Усталый военком с покрасневшими от бессонницы глазами, окинув взглядом невысокого щупленького добровольца, заглянув в документы, сказал: «Подрасти, парень, рано тебе воевать». Неудача не обескуражила. Я работал в мастерских, где делали лыжи для бойцов, потом на эвакуированном из Загорска заводе, выпускающем оптику для фронта (главный корпус госуниверситета). Потом пошел на ТЭМЗ, где производили минометы и мины. Вечерами ходил на курсы подготовки к армии и настойчиво атаковал военкомат. Работа на заводе была трудная, изматывающая, а потому, чтобы экономить силы, ребята ночевали прямо на заводе.  И вот радостная весть: в январе 1942 года получил повестку из военкомата. Упорство ли сыграло свою роль или спортивные достижения, физическая закалка, но меня взяли добровольцем в запасной полк, а затем в 150-ю Сибирскую добровольческую дивизию (22-я гвардейская стрелковая дивизия) 328 артиллерийского томского полка (48 гвардейский артполк) в лыжный минометный батальон. Наверное, помогло и то, что в военкомате я показал значок ГТО и справку, что отлично хожу на лыжах. Однако когда батальон отбыл в район боевых действий, меня в его составе не было: меня направили в Бийскую снайперскую школу. В школе кормили неважно, я менял табак и папиросы на сахар, пирожки с картошкой и хлеб. Солдаты из Алтайского края получали хорошие посылки и делились. После снайперской школы меня наконец-то направили на фронт. Так я оказался на 1-м Украинском фронте, попал в 336-ю стрелковую дивизию. Причем опять по собственному желанию в разведку. И хотя я не особенно отличался ростом и крепким телосложением, но сослался на то, что я спортсмен, сибиряк и занимаюсь лыжами. Так я стал разведчиком 408-ой отдельной разведроты. Смерть дышала в лицо, скольких друзей потерял, ведь мы, разведчики, ходили как по острию бритвы. Стоят две армии одна напротив другой. Устойчивая оборона, на передовой противника не увидишь. Обе армии окопались, отделились минными полями да проволочными заграждениями, но противник близко, слышен говор, смех, песни, а порой и ругань. Другой раз такое загнут по-русски, что удивишься. Фронт самая быстрая школа для изучения иностранным языкам. Хожу по траншее на передовой, метрах в пятидесяти — немецкий окоп, слышно, как там гремят котелки и играют на губной гармошке. Какой-то немец кричит: «Эй, Иван, зуппе хочешь?». Наши отвечают матом, на этом беседа заканчивается. Иногда нас предупреждали, когда немец будет обстреливать позиции: как услышите, как заскрипел «ишак» (шестиствольный немецкий миномет), не высовывайтесь. Особенно обстреливали, когда подъезжают наши кухни. На передовой немцы часто предлагали сдаваться, обещали золотые горы, играли советскую музыку и песни. Наши войска тоже призывали по радио немцам сдаваться. Иногда над нами появлялись самолеты–разведчики, облетали местность, бросали листовки. Чтобы подробно узнать противника в месте, где мы должны взять «языка» или пройти в тыл к немцам, вели наблюдение. В основном на нейтральной полосе, в воронках, в окопе, нередко под обстрелом противника.

Часто посылали меня — я был самый молодой, немного знал немецкий и не курил. Один раз меня засек немецкий снайпер, выстрелил. Спасло меня то, что разрывная пуля задела ветку и разорвалась, меня задело осколком по спине легко. Приказ «Взять языка!», но противник в плен попадать не торопится. При этом потеряли несколько ребят. Ночью опять начинаем готовиться, подготовка много времени не заняла, выслушали короткий инструктаж наблюдателей о расположении противника, о наиболее удобных местах подхода, сдали документы, попрыгали, убеждаясь, что ничего не бренчит и не звенит и в путь. Впереди, как правило, шли саперы, за ними группа захвата из самых крепких ребят и, наконец, группа прикрытия. Всё прошло как нельзя лучше, «языка» взяли без шума. Вот уж и нейтральная полоса почти закончилась, можно вздохнуть спокойно. И как же я не заметил эту тоненькую проволочку у самой земли, зацепил ногой, и тут же в воздух взлетела мина-попрыгушка. Я навзничь упал на землю, инстинктивно закрыв лицо, грохот разрыва смешался с резкой болью. Успел еще почувствовать, как горячая струя крови заливает лицо, а дальше – темнота… Меня вынес Николай Лукьянов, земляк-сибиряк. В военном госпитале на излечении я пролежал с ноября по декабрь 1944 года и успел объясниться в любви с медсестрой Таней. Она подарила фотокарточку и обещала встретиться после войны. И был госпиталь, и были мучительные раздумья: как жить, если зрение не вернется.

Лишь две недели спустя кромешная тьма сменилась на серую пелену, сквозь которую едва просматривались силуэты врачей и сестер. Постепенно пелена становилась прозрачнее, и наступил день, когда зрение вернулось окончательно. Остались только шрамы на лице и крохотный осколок над правым виском, который я ношу уже более шестидесяти лет. После поправки снова попал на фронт. У нас, разведчиков, был закон: раненого или убитого вынести к своим во что бы то не стало. За это меня наградили орденом Славы 3-й степени. И все же вспоминая войну, прежде всего, вижу Колю Лукьянова. Мы прошли с ним сотни километров, не раз попадали под бомбежки и обстрелы, выполняли задания в тылу немцев и за языком: он был родом из Новосибирска, похоже, я родился под счастливой звездой, серьезно не пострадал. Я отделался двумя легкими ранениями, а он погиб.  А война продолжалась.

Медаль «За отвагу» мне дали после того, как мы в тылу у гитлеровцев встретились с партизанами и принесли очень важные сведения. Разведгруппа получила задание собрать полные сведения о расположении противника, миновав нейтральную полосу, углубились на вражескую территорию. Огляделись: всё тихо, спокойно, и вдруг один из кустов шевельнулся. Разведчики мгновенно припали к земле и замерли: кто там, немцы?  Подождав несколько минут, командир махнул рукой: вперед. Бросились к кустам и буквально нос к носу столкнулись с партизанами. И не нужно было никуда идти, прямо на месте получили исчерпывающую информацию о численности и расположении фашистских войск. Партизанская разведка работала не хуже армейской. Всё дальше на запад продвигались советские войска, освобождая захваченные территории. И содрогались сердца при виде сожженных сел и деревень, разрушенных и разоренных городов, трупов истерзанных и повешенных партизан и подпольщиков, и просто мирных жителей. Немцы, откатываясь, всё сжигали и уничтожали, мы шли на запад по выжженной земле. Кругом сгоревшие деревни, вздутые от жары трупы скота, и чем ближе к партизанскому краю, тем чаще расстрелянные старики, женщины, дети. Крутой волной вздымалась ярость, а при виде пленных немцев руки сами собой тянулись к оружию. Требовалась колоссальная сила духа, чтобы не пустить его в ход. Войска с боями шли по польской земле через города Жешув, Домброво, Ратибор, Моравская Острава, Торцовка. Жители встречали нас цветами. В районе Люблино нам показали лагерь смерти Майданек, где были уничтожены десятки тысяч мирных жителей: евреев, цыган, поляков, советских военнопленных.

Приказом Сталина за овладение польскими городами всему личному составу нашего соединения, в том числе и мне, была объявлена благодарность. 27 января 1945 года я в составе группы разведчиков из семи человек вошел в Освенцим. Ни его название, ни что он собой представляет мы, конечно, не знали. Было сообщение, что здесь есть какой-то лагерь и его надо проверить. Мы вошли, когда четыре печи Освенцима еще дымились. Рядом стояли штабеля дров, валялись обугленные кости. Мы за войну ко многому привыкли, но тут было что-то не укладывающееся в сознании. Охрана лагеря сбежала, нас встретили люди-скелеты, которые были настолько истощены, что, по-моему, даже сразу не поняли, кто мы. После бегства немцев те, кто мог двигаться, разбрелись по окрестностям, уходя из лагеря прочь. Освобожденные узники бросались к нам с благодарностью, они говорили на всех языках Европы, с мольбой тянули дрожащие руки. «Есть» — единственное, о чем просили изможденные узники. Я видел целую гору пепла, оставшегося от печей Освенцима, пепел этот шел на удобрения и на выпуск мыла. Конечно, мы тогда не знали, что в Освенциме было уничтожено около 2 миллионов заключенных, но понимали: здесь происходило что-то жуткое. Горы обуви. Целая обувь лежала отдельно, меня же поразили горы обувных подошв. Узники объяснили: верхнюю часть обуви немцы срезали и отправляли на переделку, а подошвы ещё не успели. Когда мы увидели куски выделанной человеческой кожи, пленники рассказали, что из кожи делались перчатки, сумки и особенно ценилась кожа, содранная с тел моряков.  У них бывали большие красивые наколки, они-то фашистов и привлекли.

В одном из бараков лежало много бумажных мешков, в них оказались еще неутилизированные вещи узников. Сложены они были аккуратно вместе с документами, фотографиями и паспортами, письмами. В Освенциме не все узники уничтожались, я видел блоки, где жили пленные англичане, французы, американцы. Их жилища отличались от бараков, где жили красноармейцы. Но всех хуже в битком набитых бараках, грязных и холодных содержались евреи, которые участвовали в работах. С ними не церемонились, их в основном сжигали в печах. Они в Освенциме жили хуже всех, хуже всех и питались. Среди бараков находилась зона, где жили и отдыхали от палаческих трудов охрана и администрация лагеря. На входе было написано по-немецки «Все для Германии». Узники, проходя мимо, могли видеть хорошее жилье, плавательный бассейн, волейбольные и баскетбольные площадки. Сильный был контраст с мрачными бараками, голодом, ужасом постоянной смерти в лагерных печах. «АРБАЙТ махт фрай»: «Работа делает свободным». Изуверский лозунг над воротами концлагеря «Аушвиц» в Освенциме до сих пор заставляет сжаться сердце каждого, кто приходит сюда.

Жутко было смотреть на деревянные вышки для эсэсовцев-надзирателей и 3-метровый забор из колючей проволоки, окружающий лагерь «Аушвиц II – Биркенау». За ним – укрытая снегом огромная территория с десятками однотипных кирпичных бараков. Через разбитое окно одного из них виден мрачный коридор и трехъярусные нары  для узников… Кажется, всё это – гигантская декорация к голливудскому триллеру. Но именно здесь было место самой массовой казни в истории XX века. На всех фронтах советские войска громили отступающих гитлеровцев. 60-я армия и входившая в нее наша 336-я стрелковая дивизия продолжала с боями двигаться дальше, немцы отходили, мы не давали им опомниться. 408-я разведрота шла впереди войск. На коротком перерыве под штаб и свое жилье мы заняли небольшой хуторок. Хозяева хутора, несмотря на то, что фронт подошел к ним, отказались уходить и продолжали жить рядом с нами. Солдаты спали на полу, несколько человек, подложив под голову рюкзак, телогрейку и поворачивались по команде. Хозяева кипятили воду и делились продуктами. Продвигались стремительно, где пешим порядком, где на лошадях. Всякий фронтовик знает, что бой – эпизод, а всё помимо него — тяжелая физическая нагрузка, недосыпание. На привалах засыпали мгновенно, там, где стояли. В лесах на опушках на перекрестках дорог вспыхивали молниеносные бои, часто с флангов или тыла немцев одновременно с нами атаковали партизаны.

21 января 1945 года. 336-я стрелковая дивизия, выполняя приказ, вышла к Висле. По пояс в воде форсировали Вислу на мелководном участке, закрепились на правом берегу, по очереди отжимали шинели, гимнастерки, исподнее. Высушить нельзя: разведешь костер, сразу попадешь под обстрел. И вот ведь интересно, не болели. От простуды предохраняло, вероятно, огромное нервное напряжение. Мы двигались так быстро, что обозы с боеприпасами и кухней не могли нас догнать. Скуднее стали кормить, с перебоями выдавали сахар и курево. Для курящих на передовой это самая страшная трагедия, ребята курили кору деревьев. Был случай, когда немцы, выходя из окружения, обошли наши передовые части и вышли на штаб дивизии. Работники штаба, наша группа разведчиков, связисты и другие военнослужащие заняли оборону. Послали сообщение в боевые подразделения, чтобы выручали. Я с близкого расстояния выстрелил в фашиста и попал ему в голову. Увидел лицо и расколотый череп, месяц после этого не мог есть мясо…Геббельсовская пропаганда, когда наши войска стали подходить к Германии кричала, что русские будут мстить, убивать население и насиловать женщин. Поэтому когда мы вошли в Германию, первые города и населенные пункты были пустые. Если и попадались жители, то молодые девушки и женщины были одеты в лохмотья и их лица были измазаны сажей, чтобы не привлекать наших солдат. Они ютились по подвалам, спасаясь от снарядов и бомб. Некоторые немецкие города и села по несколько раз переходили из рук в руки. В Германии в это время был голод. Немецкая армия, отступая, уничтожала продукты, заливала подвалы водой, чтобы население двигалось в сторону союзных армий. В городах и населенных пунктах было плохо с питьевой водой. Наши войска, зайдя на территорию Польши и Германии, начали раздавать хлеб, варить в походных кухнях супы и каши. Услышав об этом, население стало возвращаться. В Германии все чаще стали встречаться советские люди, особенно молодежь, угнанная во время войны для работы на заводах, фабриках и в сельском хозяйстве. Правда, немецкие старосты, хозяева, кто плохо относился к работникам бежали на Запад.

В Чехословакии и Австрии продолжала сопротивляться армия «Центр». Утром 5 мая в Праге вспыхнуло восстание. Повстанцы обратились к командованию нашей армии и союзных войск с просьбой о помощи. Командование приняло меры: передовые части совершили 80-километровый бросок и на рассвете схода ворвались в Прагу. 9 мая столица Чехословакии была освобождена. Бои шли в Берлине. Со дня на день мы ждали сообщения о капитуляции Германии – самого желанного дня для всех людей моего поколения.

И вот Левитан объявил о Победе. Ликованию нашему не было предела. До утра следующего дня мы пели, вспоминали прожитое. Самое страшное уже позади, а впереди, казалось, ждет счастливое будущее. И разве не заслужили мы его терпением, выдержкой, тяжким трудом в тылу и на фронте. День Победы вошел в нашу жизнь как самый чистый, искренний, душевный праздник. Заключительным аккордом войны с Германией стало взятие рейхстага – средоточия власти фашистского государства.

Среди героев, штурмовавших рейхстаг, одним из первых называют нашего земляка – Федора Матвеевича Зинченко. До службы он жил и работал в колхозе имени Ставского (Кривошеинский район Томской области). В 1926 году поступил на рабфак Сибирского технологического института (ТПУ), но был направлен на учебу в военное училище. В 1945 году полковник Зинченко  в должности командира 756-го полка 150-й стрелковой дивизии принимал участие в штурме рейхстага, и разведчики его полка Егоров и Кантария водрузили знамя Победы над рейхстагом. Все трое были удостоены звания Героя Советского Союза, а полковник Зинченко был назначен первым комендантом рейхстага.

В Праге в день Победы произошел интересный случай. Вышли гулять на улицы города, Прага почти не пострадала. Нас было трое. Разведчики всегда чувствовали себя аристократами в армии, им кое-что позволялось: хромовые сапоги, часть офицерской одежды, иностранное оружие (пистолеты «парабеллум», «вальтер»), немецкие крупнокалиберные пулеметы. Это производило впечатление. Встретили двух хорошеньких русских девушек, погуляли, назавтра назначили свидание. Назавтра мы имели «бледный вид». Нас встретили эти девушки — одна в звании лейтенанта, другая старший лейтенант, на груди у каждой — ордена, это были летчицы. Ордена боевого Красного знамени на фронте ценились. У нас, правда, тоже были медали и ордена Красной Звезды, Славы.

11 мая 1945 года. Группа разведчиков во главе с Павлом Титовым пошла выполнять поставленную задачу: вытащить штабную машину, которая попала к немцам. Треск автоматных очередей был настолько неожиданным, что мы в первый момент растерялись. Знали, что отдельные гитлеровские группировки отказались подчиниться приказу о капитуляции и продолжали яростно сражаться, но меньше всего ожидали столкнуться с недобитым врагом здесь, рядом с Прагой. Немцы недалеко от машины сделали засаду, а чтобы притупить бдительность, послали двух чехов навстречу нашим разведчикам, чтобы они сказали: впереди немцев нет. Они так и сделали. Наши разведчики поверили им и стали двигаться к машине, которая стояла подбитая в кювете. Мы попадали в кювет, Павел Титов поднялся и был убит наповал. Надо было срочно предупредить наши войска. Сделать это поручили мне с еще одним разведчиком. Не мешкая, поползли назад, а оставшаяся разведгруппа приняла на себя удар. Немцы обошли их с тыла, чтобы взять в плен. При попытке вырваться их расстреливали пулеметными очередями. Двое разведчиков вырвались. Сапер Иван Комаржков подорвал себя гранатой, ему оторвало голову и левое плечо. Четырех разведчиков немцы взяли в плен. После их мучили и расстреляли. Ночью 11 мая наши бойцы пошла в разведку, чтобы  вызволить ребят. Нашли только труп Титова. Утром 12 мая нам сообщили, что в соседнем селе обнаружили наших разведчиков: пять трупов наших товарищей были сложены в сарае, их невозможно было узнать. В этом селе мы их и похоронили. Я смотрел, как опускают в могилу разведчиков и по щекам катились слезы. Я прощался с людьми, которым был обязан жизнью.

Любовь к Родине и ненависть к врагу наша 336-я стрелковая дивизия пронесла до Праги, столицы Чехословакии. Доброе имя нашей славной дивизии отражено в названиях улиц, городов Тернополь, Массальск, Димитров-град, Руза. После войны разведчиков распределили по разным соединениям, меня направили в Северную группу войск в Германию, где я служил помощником командира взвода разведки 676-го стрелкового полка 15-ой стрелковой дивизии в звании старший сержант с июня по август 1945 года.

Совет ветеранов 336-ой стрелковой дивизии прекратил существование в ноябре 2001 года. Из разведчиков 408-ой отдельной («золотой») разведроты остался я один. Я горжусь тем, что часть моих родственников, как и я, воевали на фронтах. Есть среди них погибшие в боях, некоторые вернулись с войны инвалидами. Все они внесли достойный вклад в победе над фашизмом:

― старший лейтенант Наум Свербилов, погиб в марте1945 г., двоюродный брат;

― матрос крейсера «Калинин» Шмерка Свербилов, двоюродный брат;

―Мота Зобин, погиб в1941 году, двоюродный брат;

― капитан-политработник Зяма Гуревич, муж сестры;

― рядовой Бениамин Бенинсон, дядя;

― Лазарь Аппель, пропал без вести в 1944 году, дядя;

― военврач-подполковник. Израиль Лейбович Брандт, дядя;

― рядовой Леонтий Лейбович Брандт, дядя;

― ефрейтор-связистка Мария Кожевникова, родственница;

― родовой Семен Кожевников, родственник;

― сержант Юрий Соломодович Лазовский, двоюродный брат;

― майор Леонид Исаакович Ройзен, муж сестры.

Такой список могут составить, наверное, многие семьи.