Родионова
Наталья Борисовна

Родилась в 1902 г. Окончила школу в мае 1920 г. И тогда же поступила добровольцем в ряды Красной армии. Прослужила до демобилизации 1924 г. Затем работала в детском саду и училась на курсах по подготовке в вуз. Вышла замуж в 1925 г. В 1926 г. вместе с мужем Родионовым Н. А. переехала в город Ленинград. Поступила в Ленинградский государственный университет, который окончила в 1932 г. Была зачислена по распределению в Ленинградскую Военную картографическую часть на работу по своей специальности географа-картографа, а по совместительству преподавала топографию на геофаке ЛГУ. В 1937 должна была защищать диссертацию.

После ареста мужа 22 января 1937 г. продолжала работать там же, но 3 сентября 1937 г. была арестована и заключена в Арсенальную тюрьму. 23 сентября 1937 года Особым совещанием при НКВД СССР как «член семьи изменника родины» приговорена к 5 годам заключения в ИТЛ и отправлена в Томскую тюрьму, где пробыла 2 года, а затем переведена в Яйское отделение ИТЛ, где пробыла 3 года.

По отбытии срока в декабре 1942 г. освобождена и направлена на место жительства в село Узун-Агач Джамбульского района Алма-Атинской области без права проживания в городах. Работала на сельхозработах, а затем в различных экспедициях в пустыне Бетпак-дала, в Кара-кумах и Кызыл-кумах в качестве гидротехника и топографа.

В мае 1956 г. получила справку о том, что дело её пересмотрено, постановление отменено и дело прекращено. Получила разрешеие вернуться в Ленинград, где получила жилплощадь и пенсию.   

Источн.: Архив НИЦ "Мемориал" (Санкт-Петербург); Проект «Возвращенные имена».  

Информация из электронной базы данных «Жертвы политического террора в СССР» в отношении Н.Б. Родионовой и её мужа:

Родионова Наталья Борисовна. Родилась в 1902 г., г .Санкт-Петербург; русская; образование высшее; б/п; инженер-картограф Ленинградской военной картографической части. Проживала: г. Ленинград. Арестована 3 сентября 1937 г. Приговорена: ОС НКВД СССР 23 сентября 1937 г., обв.: ЧСИР. Приговор: 5 лет ИТЛ. В заключении в Томском лагере ЧСИР. 11.1937 прибыла в г. Томск, 16.12.1942 освобождена по отбытии срока с прикреплением к лагерю. Реабилитирована 9 мая 1955 г. Источник: Архив НИЦ "Мемориал" (Санкт-Петербург)

Родионов Николай Александрович. Родился в 1896 г., Марий Эл, г. Козьмодемьянск; русский; член ВКП(б) в 1919-1937; делегат ХVII съезда ВКП(б), директор Всесоюзного алюминиево-магниевого института. Проживал: г. Ленинград, ул. Радищева, д. 26, кв. 5.. Арестован 29 января 1937 г. Приговорен: Военная коллегия Верховного суда СССР, выездная сессия в г. Ленинград 23 мая 1937 г., обв.: 58-8-11 УК РСФСР.  Расстрелян 23 мая 1937 г. Источник: Ленинградский мартиролог: 1937-1938. 

Фрагмент воспоминаний Н.Б. Родионовой:

Муж «пошел на работу, вернулся он часов в 6, как всегда, а часов в 9 за ним пришли…

Сделали обыск. В комнате дочери, где она спала, ничего не тронули, только спросили, что у нее там стоит, для чего что — у нее было много лабораторных предметов для химических опытов. У меня было много книг. Их просмотрели, сделали опись. Потом сказали: «Попрощайтесь». Я ему дала белье, очки ему дала. Попрощались…

Мне сказали, что я могу передавать мужу каждую неделю передачу: продукты и белье чистое привозить. Я аккуратно привозила чистое белье, мне передавали обратно грязное, я передавала ему продукты: колбасу, масло, хлеб. Был такой небольшой мешок, я вышила его фамилию.

Огромные очереди были там, потому что арестованных была масса, но ничего не поделаешь — мирилась. Потом мне сказали, что можно посылать каждый месяц 25 рублей почтой, я это посылала в феврале, марте, и в апреле я успела послать.

Через неделю после ареста меня вызвали на допрос. Допросы сводились в основном к тому, кто и когда у нас бывал. Ничего существенного не спрашивали. Вызывали меня часов в 11 или 12 ночи. Держали долго, говорили: «Ну посиди, подумай еще». Я даже стала брать с собой бутерброды.

На этих допросах меня поражала бесполезность этих разговоров. Как никак, я работала, целый день была на работе, а часов в 12 ночи меня вызывают в Большой дом. Хорошо, что жила я близко, могла пойти пешком без всякого транспорта, меня сразу принимали, там был выписан пропуск. Я приходила, комната всегда была одна и та же — 666; там меня ждал мой следователь.

Следователь, надо сказать, вел себя со мной очень корректно; был такой Козлов Федор Иванович, он никогда не нарушал правил вежливости, спрашивал серьезно, но без всяких там угроз. Раз пять или шесть меня вызывали, а в конце даже протоколов никаких не велось, а вот спрашивали, и все. Кто бывал у нас, они уже знали. Назовешь кого-нибудь — этого мы знаем, это мы знаем. Зачем меня вызывали, собственно говоря, и непонятно.

Я считала, что это было общество очень приличных партийных людей, которых я очень уважала, очень ценила. После ареста мужа они все поисчезали — кто был арестован, а некоторые, кто был еще на свободе, просто избегали со мной даже поддерживать знакомство, даже по телефону со мной не разговаривали. Так что я оказалась в полном одиночестве. 

Один и тот же следователь был все время, иногда присутствовал еще какой-то другой. Следователь позвонил в институт, и мне до самого последнего дня, до мая месяца, выплачивали зарплату мужа, что вообще было фантастикой. На шестой раз меня вызвали, когда обычно кончался допрос, где-то в три-четыре утра. Тогда следователь мне передал, это было уже незаконно совсем, открытку, где муж прощался со мной. Он просил у меня прощенья за то, что мне пришлось пережить, и за то, что еще придется пережить.

На шестом допросе следователь мне сказал, что это последний раз мы вас вызываем, и обыкновенно он мне выписывал пропуск, и по определенной лестнице я спускалась вниз и уходила. А тут он пошел со мной вместе, на лестнице очень тихонечко мне сказал: «Наталья Борисовна, я вам советую, я пояснять ничего не буду, забирайте вашу дочку, оформляйте развод и уезжайте. У вас мама где-то в Казахстане, уезжайте к ней. Если у вас есть только возможность, сделайте это». Я понимаю, что он не мог говорить много, причем он выбрал место между пролетами лестницы, где никто не мог слышать. Я потом уже поняла, что во время допросов наверняка нас подслушивали, потому что следователь часто даже не вел никаких записей. Спрашивал, значит, а там за стеной кто-то сидел и записывал. Или они наблюдали за мной. Вот например, был такой случай на допросе. Поскольку это было в 12 часов ночи, я, уходя туда, взяла с собой бутерброд. Потом следователю кто-то позвонил, он сказал: «Я сейчас приду — посидите». Он ушел, я достала бутерброд и начала есть. Когда вернулся, говорит: «Ну что, вспомнили что-нибудь? Или были заняты только бутербродом?» Откуда же он знал, я ведь без него ела. Значит, кто-то смотрел. Когда сказали, что передачи носить больше нельзя, это где-то в начале мая было, я перестала ходить туда, но последнюю передачу я не взяла, не помню, почему так сложилось.

Прошел месяц май и в начале июня приехали, забрали все имущество мужа, конфисковали, его библиотеку увезли, мебель там такая была, что ее не взяли. А после этого через несколько дней вдруг ночью, поздно, телефонный звонок раздался: «Гражданка Родионова, долго будете еще держать у нас передачу вашего мужа?»

Я конечно, напугалась, говорю: «Сейчас приеду». И вот ночью поехала туда, приехала. Там большая комната очень, пыльная, где обыкновенно всегда передачи делались. В этой комнате на улице Воинова никого кроме меня не было, и в углу в этой большой комнате лежали два пакета: мой и еще чей-то. Я его тут же быстро завернула в газету и поехала домой.

Приехавши домой, я его, не разворачивая, домработнице отдала, как раньше было всегда: «Выстирайте это». Она это взяла, через несколько минут меня зовет, говорит: «Наталья Борисовна, посмотрите, что вы мне передали». Вот она мне передает белье мужа, но это комок такой, слипшийся от крови, который пролежал уже, видимо, неделю или две, три. Он уже засохший, даже развернуть нельзя. Мы тут же затопили печку, и это сожгли. Так что из этого я поняла, что его или мучали, или…»

Источн.: https://www.poslednyadres.ru/news/news525.htm