Синягин
Алексей Аркадьевич

Родился 1 июня 1905 в Санкт-Петербурге в семье потомственных почетных граждан.  Его отец Аркадий Алексеевич Синяин. Мать – Зинаида Андреевна Синягина.  Окончил физико-математическое отделение Петроградского университета. После окончания аспирантуры и защиты диссертации преподавал в Военно-Морской Академии им. Ворошилова и Ленинградском госуниверситете, действительный член ГГО, участник Карской Арктической экспедиции 1930 –го года, специалист в области синоптической и теоретической метеорологии, ст. специалист Северо-Западного бюро погоды, доцент Института инженеров гражданского воздушного флота (ЛИИГВФ), проживал: ул. 3 Июля, д. 49, кв. 23.

Арестован 4 марта 1935 г. Особым совещанием при НКВД СССР 29 марта 1935 осужден на 5 лет ссылки в г. Оренбург, в том же году переведен в г. Томск, где был принят на работу в университет на должность доцента физико-математического факультета, читал лекции по своей  прямой специальности, геофизике. В Томске проживал: ул. Красноармейская, д. 57, кв. 1.

Арестован 1 августа 1937 и этапирован в Ленинград  для следствия, обвинялся в членстве к-р анархистско-мистической организации. Выездной сессией Военной коллегии Верховного суда СССР в г. Ленинграде 18 февраля 1938 г. приговорен по ст. ст. 17-58-8, 58-11 УК РСФСР к ВМН. Расстрелян 18 февраля 1938 г.

 Архив УФСБ по Томской области. Д. П-7503. //1937-1938 //Операции НКВД. С.-137-139,317-321.

* Л. Пичурин. Последний из тамплиеров // Томский вестник. 29 февраля 1992 г. 

ОБВИНИТЕЛЬНОЕ ЗАКЛЮЧЕНИЯ
Управления НКВД Ленинградской области по уголовному делу
А. А. Синягина

3 декабря 1937 г.
г. Ленинград

ОБВИНИТЕЛЬНОЕ ЗАКЛЮЧЕНИЕ

по след. делу № 34248 37 г.

Обвиняется СИНЯГИН Алексей Аркадьевич по ст. ст. 58-8 и 58-11 УК.

В мае месяце с. г. IV-м Отделом ГУГБ НКВД СССР в г. Москве была ликвидирована контрреволюционная анархистско-мистичекая террористическая организация.

Названная организация проводила большую контрреволюционную деятельность, широко распространяла контрреволюционную анархистскую литературу, устраивала нелегальные совещания и обрабатывала лиц из числа интеллигенции в контрреволюционном направлении, с целью последующего вовлечения их в организацию (л. д. 8, 9, 12, 13, 29).

Установлено, что организация состояла, главным образом, из лиц ранее репрессировавшихся органами НКВД, детей быв. дворян, чиновников в царской полиции и в процессе своей контрреволюционной деятельности намечала подготовку совершения диверсии и террористических актов, направленных против руководителей ВКП(б) и советской власти (л. д. 19, 20, 22, 30, 38, 39, 40).

В процессе следствия было установлено, что в названную организацию входит СИНЯГИН Алексей Аркадьевич, на основании чего 13.VIII. 1937 года он был арестован (л. д. 16, 17, 21, 28, 29).

Следствием установлено, что в контрреволюционную организацию СИНЯГИН был завербован в 1927 году, одним из идеологов этой организации анархистом ПРОФЕРАНСОВЫМ в г. Москве.

Получая от ПРОФЕРАНСОВА для контрреволюционных целей контрреволюционные материалы, СИНЯГИН от него же одновременно получил задание о вербовке новых участников в организацию в Ленинграде, где он в 1934-1935 гг. установил связь с остальными участниками руководящего ядра анархо-мистической террористической организации – НИКОЛАЕВОЙ, ДЕМЕЗЕРОМ и ШУЦКИМ (осуждены) и проводил активную контрреволюционную деятельность до последнего времени (л. д. 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13).

На устраиваемых нелегальных совещаниях обвиняемый СИНЯГИН с названными лицами принимал непосредственное участие в обсуждении вопросов, связанных с дальнейшей контрреволюционной деятельностью организации, лично культивировал вражду к руководителям партии и правительства и был достаточно осведомлен о террористической деятельности организации.

На основании изложенного ОБВИНЯЕТСЯ:

СИНЯГИН, Александр Аркадьевич, 1905 г. р., ур. г. Ленинграда, гр-н СССР, русский, доцент Томского Университета (физматфак), с высшим образованием, беспартийный, сын б. почетного потомственного гр-на и крупного собственника, б. ссыльный, женат, до ареста прож. г. Томск.

В ТОМ, ЧТО:

Являлся активным участником контрреволюционной анархистской террористической организации, т. е. в пр. пр. ст. 17-58-8 и 58-11 УК.

ВИНОВНЫМ СЕБЯ ПРИЗНАЛ и изобличается показаниями ранее осужденных: ГОРИНЕВСКИМ, РОСТОПЧИНЫМ и обв. ШУЦКИМ.

Настоящее дело согласно закона от 1-го декабря 1934 года подлежит направлению на Военную Коллегию Верховного Суда, для рассмотрения.^[1]

Пом. нач. 5 отд. IV отдела
лейтенант Гос. безопасности  Подпись             (Манейско)
Нач. 5 отд. IV отдела УГБ
мл. лейтенант Гос. безопасн.  Подпись             (Дроздецкий)
Согласен: Нач. IV отдела УГБ
капитан Гос. безопасности       Подпись             (Карпов)

СПРАВКА: Обв. СИНЯГИН А. А. содержится в Ленинградской тюрьме ГУГБ с 13. VIII. 37 г.

Пом. нач. 5 отд. IV отдела
лейтенант Гос. Безопасности  Подпись             (Манейско)

Архив УФСБ Томской области. Д. П-7503. Л.42-44. Подлинник. Машинопись.

ЗАЯВЛЕНИЕ
З. А. Синягиной в Прокуратуру СССР о пересмотре
уголовного дела А. А. Синягина

3 июля 1940 г.
г. Куйбышев

ЗАМЕСТИТЕЛЮ ПРЕДСЕДАТЕЛЯ СОВЕТА НАРОДНЫХ

КОМИССАРОВ СОЮЗА ССР Товарищу ВЫШИНСКОМУ.

СИНЯГИНОЙ ЗИНАИДЫ АНДРЕЕВНЫ гор. Куйбышев.

Плехановская улица д. 78 (во дворе)

По делу

Сына СИНЯГИНА АЛЕКСЕЯ АРКАДЬЕВИЧА, кандидата физ. мат. наук, действительного члена ГГО, участника Карской Арктической экспедиции 1930-го года – награжденного серебряной медалью Географического общества.

ЗАЯВЛЕНИЕ В ПОРЯДКЕ НАДЗОРА.

Мой сын Синягин Алексей Аркадьевич - доцент Томского Государственного университета и старший научный сотрудник НИИММ, а 13-го августа 1937 года был арестован органами НКВД в городе Томске и в ноябре этапирован в гор. Ленинград.

Следствие по делу сына велось Ленинградским Областным управлением НКВД. Формула обвинения сына мне не известна, но в силу того, что его арест совпал с репрессированием ряда научных работников, б. сослуживцев сына, надлежит сделать вывод, что он обвинялся по Особенной части уголовного кодекса РСФСР.

Только в мае 1940-го года я была вызвана в Обл. управление НКВД, где мне было объявлено, что сын приговором Военного трибунала Ленинградского военного округа осужден к содержанию в исправительно-трудовых лагерях НКВД сроком на десять лет.^[2]

По праву матери, воспитавшей сына на лучших традициях трудовой семьи, как патриота своей родины, я считаю приговор Военного трибунала неправильным и подлежащим пересмотру в порядке надзора по следующим соображениям:

1. На путь преступления и измены своей родине мог встать человек, политические убеждения которого слагались в далеком прошлом на основе экономики, положения и утраты прав и преимуществ в настоящих условиях.

Эта предпосылка не применима к сыну, ибо он родился в 1905-м году, в революцию пришел тринадцатилетним ребенком и свою сознательную жизнь начал только при Советской власти.

2. Измена родне, шпионаж, диверсия, террор, антисоветские высказывания не могли войти в формулу обвинения сына по тем основаниям, что, будучи по натуре замкнут, необщителен, вел скромный образ жизни, отдавая всего себя работе и научным исследованиям.

В 1924-ом году сын окончил Ленинградский Государственный университет по физ. мат. факультету (математическое Отделение) За тринадцать лет трудовой жизни сын последовательно работал: в институте Теорет. Метеорологии главн. геофиз. обсерватории, в СЗ Бюро погоды ЛОУ ЕГС. По окончании аспирантуры и защиты диссертации преподавал в Институте Гражданского воздушного флота, Путейском институте, Военно-Морской Академии им. Ворошилова и в Ленинградском Госуд. университете.

Упорная и усидчивая научно-исследовательская работа дала, как результат - ОКОЛО ДВАДЦАТИ печатных трудов. Часть трудов сына была издана за границей.

Молодой научный работник весь свой творческий энтузиазм посвятил делу обогащения Советской науки. Двадцатичетырехлетний доцент не успокоился на достигнутом. Участвуя, как научный работник в составе Карской арктической экспедиции в 1930-ом году, сын дал новые полноценные научно-исследовательские труды, и работа его была отмечена присуждением СЕРЕБРЯНОЙ МЕДАЛИ Географического Общества.

В 1934-ом году последовало избрание сына действительным членом Главной Геофизической Обсерватории.

Тринадцать лет творческого труда дали как знаменатель - общее признание научных работ сына. Печатая научные труды сына за границей, Страна Советов демонстрировала все лучшее, что обогащало науку.

Следовательно, мог ли молодой Советский научный работник, неопороченный в прошлом, давший за небольшой период времени столь значительную сумму научно-исследовательских работ, трудоемкость которых исключала возможность даже уделять внимание семье, встать на путь преступления?

На этот вопрос может быть только один ответ. Сын стал жертвой судебной ошибки в результате злостного и нечестного сговора или недобросовестного ведения следствия должностными лицами, преследующими цель нанести удар Советской науке. Представителем которой по праву мог считать себя мой сын.

Во имя чего сын мог встать на путь преступления? Экономически обеспеченный, получив знание и признание своих научных трудов, помощь и всемерную поддержку в творческом росте, используя честно предоставляемые возможности на благо науки, сын любил свою родину, гордился ее достижениями. Я мать, но в данном случае мной руководит не только родственные чувства. Зрелый и объективный анализ прошлого сына должен убедить в его невиновности.

3. Из сохранившейся документации сына я располагаю только незначительной частью отзывов о научно-исследовательской педагогической деятельности сына. Иллюстрируя кратко выдержки из этих отзывов, можно сделать вывод, что:

а) Синягин А. А., обладая незаурядными педагогическими способностями, неизменно проявлял себя в качестве превосходного организатора аудитории. Его лекции отличаются глубиной содержания, методичностью изложения и богатством примеров. Вместе с этим им же проводилась и значительная исследовательская работа. (Заведующий кафедрой аналитической механики Ленинградского Госуд. Университета – профессор РОЗЕ - 14/11 1935 г.).

б) Синягин А. А. является одним из самых крупных ученых нашего Советского Союза в области синоптической и теоретической метеорологии. Его диссертация была напечатана в заграничных журналах и на нее ссылаются в своих трудах самые крупные иностранные специалисты. Научные труды Синягина получили признание Советских и иностранных специалистов. Я лично знаю его не только как ученого, но и как талантливого, одаренного богатой эрудицией педагога. (Проф. и Ученый специалист Академии Наук КОЧИН Н. – 5/VI 35 г.).

в) Синягин А. А. является одним из немногих крупных специалистов в области синоптической метеорологии. Его диссертация цитируется в заграничной литературе. В лице Синягина мы имеем крупного научного сотрудника в трудной области теоретической и синоптической метеорологии и широко образованного и опытного преподавателя. (Профессор Ленингр. Университета, Член-Корреспондент Академии Наук СССР СМИРНОВ В. – 5/IV 35 года).

г) Синягин А. А. один из наиболее сведущих и талантливых научных работников в Союзе в области теорет. и синоптической метеорологии (Действительный член Главн. Геофизич. Обсерват. ИЗВЕКОВ Б. – 14/I 1935 г.).

Более поздние отзывы о научных трудах сына, надо полагать, отобраны при аресте. Но и этого краткого перечня достаточно для того, чтобы сделать вывод о высокой культуре, богатой эрудиции молодого Советского ученого, воспитанного Советской властью и в свою очередь давшего много ценного и полезного.

Жизнь сына только начиналась. В тридцать два года он успел стать крупным ученым в области науки, необходимой для обороны нашей страны. Если по часам рассчитывать степень его загруженности полезной творческой работой, то с несомненной ясностью можно установить, что для вступления в какой-либо преступный сговор для осуществления преступных целей он просто не мог располагать временем. Однако это приватное предположение может быть диким и нелепым, ибо где же логический смысл сыну творить преступление, когда он имел все, что его удовлетворяло морально и материально.

Большевики мыслят диалектически и если через эту призму преломить личность сына, его интеллектуальные особенности, то, несомненно, будет признано, что кто-то впал в ошибку, вольную или невольную, и отнял у Советской науки ценного специалиста, ученого.

4) Три года я терпеливо ждала, что ошибка в отношении сына будет исправлена. В Советской печати я неоднократно читала о клеветниках, по вине которых были опорочены честные люди. Я знаю, что и враги народа, с целью вызвать недовольство, в свое время вредили во всех звеньях государственного аппарата. И у меня невольно напрашивается мысль, а не стал ли сын жертвой этих нечестных людей?

Я только мать, которая дала жизнь и воспитала сына. Мне больно от сознания, что исключительно одаренный, нужный и полезный для общества молодой ученый вычеркнут из жизни на столь длительный срок.

Следствие и суд не учли, что и ошибка может перерасти в преступление, если к человеку подойти с недоверием. А право на доверие он заслужил.

Я много выстрадала. Три года я не просила вмешательства в дело осуждения сына. Но теперь твердо проверив прошлое сына, зная его как честного Советского специалиста, я по праву матери, по праву гражданина СССР, с сознанием всей полноты ответственности прошу: ЗАМЕСТИТЕЛЯ ПЕДСЕДАТЕЛЯ СНК СССР тов. ВЫШИНСКОГО проверить основательность улик, собранных против сына и закономерность его осуждения.

ГЛАВНОГО ВОЕННАГО ПРОКУРОРА, истребовать дело сына в порядке надзора и при наличии оснований принести протест на приговор трибунала.

ПРЕЗИДЕНТА АКАДЕМИИ НАУК СССР тов. КОМАРОВА, с учетом, что стране нужны молодые и способные ученые, что прошлое сына связано только с наукой, войти с ходатайством в надлежащие органы власти о проверке основательности осуждения сына^[3].

               Подпись             (Синягина)

Архив УФСБ Томской области. Д. П-7503. Л.57-60. Подлинник. Машинопись

Мог бы стать украшением русской науки

Все-таки 55 лет — слишком большой срок, и откликов на очерк «Последний из тамплиеров», опубликованный в «ТВ» от 29 февраля, почти не поступило. Мы рассказа­ли тогда о судьбе ученого-геофизика Алек­сея Синягина, высланного в Томск в трид­цать пятом, и просили тех, кто знал Алексея Аркадьевича или его жену Наталию Алек­сандровну Булинскую, поделиться своими воспоминаниями.

О доценте Н. А. Булинской профессор А. Земцов рассказал, что еще в тридцатые она, ученица крупного советского метеоро­лога Б. Мультановского, была известным специалистом. Доцент В.Слуцкий обратил наше внимание на упоминание о ней в книге П. Адамова «Жизнь, отданная любимому делу», в частности, на то, что Булинская яв­ляется одним из авторов (совместно с А. Синягиным) книги «Основы синоптической метеорологии», в которой впервые в миро­вой науке сделана попытка систематичес­кого изложения фронтологической синоп­тики.

О самом Синягине ничего нового мы не узнали, пока не получили письмо от С. Суб­ботина, секретаря комиссии по литератур­ному наследию Николая Клюева. Сергей Иванов писал:

Первые сведения о Синягине пришли ко мне от одного из добровольных участников в деятельности московского «Мемориала» — Дмитрия Вячеславовича Елесина, инженера не только по профессии, но и по роду дея­тельности. Как и все мы, он нашел в прошлом для себя близкого человека. Им оказался востоковед Юлиан Шуцкий, расстрелянный в один день с Синягиным. Собирая материалы о Шуцком, Елесин познакомился с заслужен­ным деятелем науки РСФСР В. И. Абаевым. Василий Иванович, помещая в первом томе своих избранных трудов студенческую рабо­ту «Два зороастризма в Иране», предпослал ей заметку, где описал обстоятельства воз­никновения этой работы:

«В 20-е годы в Петрограде работало мно­жество вольных литературных, литературо­ведческих и философских кружков по раз­личным гуманитарным и естественным нау­кам. Они возникали стихийно, снизу. Это был интеллектуальный взрыв, порожденный кру­шением самодержавия и надеждой на нас­тупление царства света и свободы. Каждый мог сам создавать кружок любого профиля или участвовать в каком угодно. Я был тогда студентом Петроградского университета. То и дело кто-нибудь из моих коллег студентов обращался ко мне: «Есть такой-то кружок. Хотите принять участие?» — «Хочу». И таким образом я стал членом нескольких кружков, главным образом, философских. В них я узнал больше выдающихся людей и услышал больше свежих, оригинальных идей, чем во всю мою последующую жизнь. Одному из таких кружков суждено было сыграть решающую роль в формировании моего мировоззрения. Руководил этим круж­ком Алексей Аркадьевич Синягин. Это был один из талантливейших людей, каких я встречал в жизни. Будучи по об­разованию физиком, он еще в студенческие годы опубликовал у нас и за рубежом ряд оригинальных работ по геофизике и синопти­ческой метеорологии. Но истинной его привя­занностью была история, прежде всего, исто­рия России. Ей он отдавал все свое свободное время. В основе его исторической концепции лежал тезис о борьбе в истории двух нравственных начал, светлого и темного. Кружок так и назывался, кружок трансцендентального этического дуализма».

Тут бы прервать надо воспоминания про­фессора В. Абаева и письмо С.Субботина, чтобы рассказать о дуализме, зороастриз­ме, манихействе, добром и злом началах в славянской мифологии, о государстве, как носителе темного начала и о народе, как источнике добра и света. Все это чрезвы­чайно интересно, но мы ограничимся одним лишь замечанием – с официальной идеологией все это никак не сопрягалось, более того, «философы» в форме ОГПУ-НКВД довольно скоро увидели в таких кружках про­иски вражеских сил.

С. Субботин далее пишет:

Василий Иванович оказался последним хранителем памяти об А. А. Синягине. На стене его домашнего кабинета висит фотография друга. Все его письма из ссылки и другие связанные с ним материалы бережно хра­нятся. В. И. Абаев - ему 92-й год - вообще человек сдержанный, но читая присланные из Томска выписки из дела друга и очерк о нем в «Томском вестнике», явно разволновался. Разговор, естественно, не мог не зайти о Клюеве. Как только эта фамилия была названа, В. И. тут же прочел: «Есть в Ленине кержен­ский дух, игуменский окрик в декретах» и сказал, что лично Клюева он не знал, а о его поэзии узнал от Синягина, который очень ценил Клюева как поэта. Я прочел некоторые письма Синягина и сделал из них выписки, которые нам разре­шено использовать в печати.

«А. А. Синягин — В. И. Абаеву

        Томск, 25 июня 1935 г.

Я живу понемногу, наслаждаюсь сибирс­ким летом. Томск летом очень хорош. Я живу на самой окраине, в зелени (имею две комна­ты). Очень доволен тишиной и невозмутимым спокойствием здешних улиц.

...В университете (Томском, ТГУ) я получил много часов и очень ответственные курсы по механике. Пока сижу дома, читаю взятые с собой книги (...) Вообще настроение у меня «олимпийское». Много купался, гулял (...) На днях видел на улице Н.Клюева.

Привет! Пиши. Твой А. »

«А. А. Синягин — В. И. Абаеву

        Томск, 8 сентября 1935 г.

В моем положении есть одна неприятная возможность. Над каждым из нас висит да­моклов меч — переотправка дальше в Нарым и т.д. Этой весной было отправлено до 90 процентов командированных (этим словом автор письма называет ссыльных, понятная предосторожность, — С.С.). Вот тогда катас­трофа, ибо там нет заработка, а пока я не знаю еще, чем заслужил свою счастливую судьбу (...) Меня уже навещал один приятель из Москвы. Это не намек, просто сообщение».

Приятель из Москвы — профессор Георгий Валентинович Гориневский, который летом 1935 года, пользуясь бесплатным железно­дорожным билетом (он работал в то время в МИИТе), побывал на Алтае и в Сибири, где навестил высланных товарищей и друзей. В его воспоминаниях читаем:

«Вот и Иркутск... Компостируем билеты: мои едут в Москву, а я с ними до ст. Тайга, откуда в Томск к высланному другу — Синягину Алек­сею Аркадьевичу. В Томске — пара дней, по­года дождливая, тоскливая. Город, как и Ир­кутск, понравился. В обоих городах много каменных домов. Наличие в Томске универ­ситета оставляет отпечаток. Чувствуется культура, не сегодня приобретенная, а выс­тоявшаяся десятилетиями, имеющая корни, глубоко вросшие в почву города, в жизнь его коренного населения (как в Саратове, в Каза­ни). Беседы — умные, углубленные в глубинное и в текущее больное, знакомство с Клюе­вым…»

Из другого места воспоминаний Гориневского, также предоставленных нам Д. Елесиным, следует, что он не только познакомился с Клюевым у Синягина, но и побывал в доме, где жил ссыльный поэт.

«В маленькой тесной комнатенке жил и работал этот своеобразный художник слова. Речь его, как и стихи, были самобытны, насыщены мало мне доступными сибирскими сло­вечками. Происходя из семьи староверов, он и стихи пропитал духом раскола, стариной и сектантством. Стихи были очень интересны, совершенны по форме, свежи по своему своеобразному религиозному чувству и насыщены протестом в отношении существую­щего строя и духа материализма. Однако много слов, лексикон автора далеко не всегда мне был понятен, и это было досадно, т.к. сильно умаляло для меня значение его сти­хов. Клюев не издавался, и я не знаю судьбы его лирики. Если она погибла, то это большая потеря в нашем литературном наследстве».

Воспоминания Гориневского и свидетельства Синягина еще раз подтверждают мысль о том, что Николай Алексеевич и в Томске по крайней мере, до 23 марта 1936 года, дня первого своего ареста, продолжал творчес­кую жизнь и, следовательно, необходимы поиски его произведений томского периода. А еще теперь можно сказать (хоть это и доста­точно банально) — поистине, неисповедимы пути Господни. Высвечена еще одна фигура в томском окружении Николая Алексеевича Клюева, причем фигура масштаба Р. С. Ильина

С. Субботин.

И в заключение отрывок из статьи В. Аба­ева о А. Синягине: «...я регулярно получал от него письма. Потом переписка оборвалась. Это могло означать только, что Алексей Ар­кадьевич погиб. Так ни за что пропал чело­век, который мог бы стать гордостью и укра­шением русской науки и русской филосо­фии».

Публикация подготовлена Львом Пичуриным.

//Томский вестник. – 1992. – 12 мая.

Дихотомия в истории религий

(предисловие В.И. Абаева к статье А. А. Синягина "Два христианства на Руси")

В 20-е годы в Петрограде работало множество вольных кружков: литературных, литературоведческих, философских, кружков по различным гуманитарным и естественным наукам. Кружки возникали стихийно, снизу. Это был интеллектуальный взрыв, порожденный крушением самодержавия и надеждой на наступление царства света и свободы. Каждый мог сам создавать кружок любого профиля или участвовать в работе любого кружка. Я был тогда студентом Петроградского университета. То и дело кто-нибудь из моих коллег студентов обращался ко мне: «Есть такой-то кружок. Хотите принять участие?» — «Хочу». И таким образом я стал членом нескольких кружков, главным образом, философских. В этих кружках я узнал больше выдающихся людей и услышал больше свежих, оригинальных идей, чем во всю мою последующую жизнь.

Одному из таких кружков суждено было сыграть решающую роль в формировании моего мировоззрения. Руководил этим кружком Алексей Аркадьевич Синягин. Это был один из талантливейших людей, каких я встречал в жизни. Будучи по образованию физиком, он еще в студенческие годы опубликовал у нас и за рубежом ряд оригинальных работ по геофизике и синоптической метеорологии. Но истинной его привязанностью была история, прежде всего история России. Ей он отдавал все свое свободное время.

В основе его исторической концепции лежал тезис о борьбе в истории двух нравственных начал, светлого и темного. Кружок так и назывался: Кружок трансцендентального этического дуализма.

Когда в кружке только начала разрабатываться идея исторического дуализма, я пришел туда готовым дуалистом. Дело в том, что я учился на Иранском разряде филологического факультета и был уже хорошо знаком с древнеиранским дуализмом, отраженном в учении Зороастра и, позднее, в манихействе. Члены кружка не были знакомы с иранским материалом, и моя информация вызвала большой интерес. Она способствовала закреплению и дальнейшему развитию дуалистических идей в кружке. А. Синягин пришел к убеждению, что дуализм — не чисто иранская, а общая ирано-славянская идея, общее ирано-славянское мировоззрение. Разница в том, что иранский дуализм был зафиксирован в письменном памятнике VII— VI вв. до н. э. Авесте, а также во многих позднейших памятниках. Славяне же таких памятников не имели, но дуализм пронизывает всю религию, всю мифологию и фольклор древних славян. Особенно ярко этот дуализм предстает в противопоставлении Белобога и Чернобога. У славян, как и у иранцев, речь идет не о Боге и отступившем от него Дьяволе, как в монотеистических религиях, а о двух Богах, изначальных, равносильных и независимых. Совершенно также для Зороастра дэвы (daiva) были тоже боги, но только «темные».

Кто выступает обычно носителем темного начала в истории? Ответ был для нас однозначный и бесспорный: государство. Кто несет в истории начала добра и света? Ответ опять-таки был для нас ясным: народ в лице его лучших представителей, подчеркиваю – лучших; худшие становятся прислужниками государства. Стало быть, дуализм в истории чаще всего принимает форму антагонизма между народом, с одной стороны, и государством – с другой.

Государственная власть заинтересована главным образом в самосохранении и самовоспроизводстве. К этой своей цели она стремится подстегнуть всю идеологическую сферу: религию, философию, науку, литературу, искусство. И, к чему бы она ни прикоснулась, она все иссушает, обездушивает, деформирует на потребу своих интересов.

К счастью, в недрах народа продолжает жить и развиваться вольная, неофициальная, подлинно национальная культура, не окропленная мертвой водой государственной регламентации.

Таким образом, происходило своеобразное раздвоение, дихотомия культуры: с одной стороны – культура народная, с другой – государственно апробированная.

Жертвой этатизации, т. е. вовлечения в орбиту интересов государственной власти, становилась, разумеется, и религия. Перефразируя начальные слова «Эмиля» Руссо («Tout est bien, sortant des mains de l'auteur des choses, tout degenere entre les mains de l'homme»), можно сказать: всякая великая религия выходит прекрасной из рук своего творца, всякая религия искажается в руках государства. И только народ, только он хранит в чистоте то «разумное, доброе, вечное», что несет в себе большая религия. Вот почему, изучая историю любой религии, надо различать ее народные истоки и народные варианты, с одной стороны, и ее (искаженный) государственный вариант, с другой.

Нередко задают вопрос: как могло случиться, что русский народ, имевший репутацию глубоко верующего народа, народа христолюбивого, народа «богоносца», равнодушно и безропотно наблюдал, как оскверняются и разрушаются православные церкви. Думаю, что объясняется это глубоким внутренним, может быть, даже не ясно осознанным отчуждением народа от государства, а заодно и от церкви, которая срослась с государством. Народ как бы говорил: «Одна власть строила церкви, другая их рушит. Ну что же! Это – их дело. Мы тут не при чем».

Другое дело – секты. Они вступали в открытый конфликт с властью. Почему? Потому что их корни уходили в народ, а не в государство. Их живые духовные искания отторгали засушенную ортодоксию, а ортодоксия, в свою очередь, отторгала их.

Не исключалось, конечно, что власть имущие пытались использовать в своих интересах и секты, и в этом случае сами секты подпадали под закон дихотомии, то есть существовали в двух обличьях: формализованном государственном и живом народном. «Like other religions, Chinese Manichaeism has undergone a process of dichotomy between upper and lower believers» («Подобно другим религиям, китайский манихеизм подвергся процессу дихотомии между верующими высших и низших классов») (Lin Wu-shu в рецензии на книгу Samuеl N. С. Liеu «Manichaeism in the later Roman Empire and medieval China». Manchester, 1985).

Идея дихотомии религий вошла, как органический компонент, в дуалистическую концепцию нашего кружка. Мы с А. Синягиным попытались развить ее каждый на своем материале. В результате появилось сообщение А. Синягина «Два христианства на Руси» и мое: «Два зороастризма в Иране». Статья А. Синягина вошла как составная часть в его «Очерки русской истории», охватывающие период от праславянского единства до XII в. Она дается в приложении к настоящему тому.

Судьба Алексея Аркадьевича была трагична. Он имел неосторожность родиться в семье бывшего домовладельца. Петроград в те годы периодически «очищался от чуждых элементов». Домовладельцы автоматически подпадали под эту категорию. Семья Синягиных была выселена в Куйбышев. Оттуда Алексей Аркадьевич переехал в Томск. Там он читал лекции по своей прямой специальности, геофизике. С 1936 по 1939 год я регулярно получал от него письма. Потом переписка оборвалась. Это могло означать только, что Алексей Аркадьевич погиб. Так ни за что пропал человек, который мог бы стать гордостью и украшением русской науки и русской философии.

Василий Иванович Абаев