Волконский
Андрей Владимирович

Родился в 1879 в Санкт-Петербурге, представитель древнейшего княжеского рода Волконских. Во время Первой мировой войны был на фронте, был четырежды ранен и тяжело контужен. В 1920-х - проживал в Петрограде, во время голода работал в Управлении продовольственной части Петроградского военного округа, организовал производство муки из отбросов торфяного производства, чем спас много людей от голодной смерти. 

В 1923 - арестован, освобожден хлопотами М.В. Новорусского, председателя ПКК. Создал в Петрограде новое отопительное депо (казенные здания). Восстановил три дома в Петрограде и Детском Селе. В 1927 - арестован по обвинению в «пособничестве в продаже контрабандного арифмометра». 23 сентября 1927 - освобожден с ограничением проживания на 3 года (-6). В феврале 1928 - отправлен в Боровичи Новгородской области, затем переведен в Казань. 17 марта 1929 - получил разрешение вернуться в Ленинград для лечения. 9 июля приказано вернуться на место ссылки, но выехать в связи с тяжелой болезнью (крупозное воспаление легких) не мог. В октябре вновь арестован, в ноябре приговорен к 5 годам ссылки и этапной высылке в Казань. 27 декабря освобожден из тюрьмы, просил ходатайства ПКК об освобождении от ссылки.

В  1930 выслан в Томск, где преподавал историю архитектуры в Томском коммунальном техникуме. В 1931 к нему в ссылку приехала жена, Волконская Елизавета Александровна. В Томске жили по ул. Лесной, 14. Умер в Томске 7 февраля 1935. Жена расстреляна в Томске в 1937. 

Источн.: 1936-1937. Конвейер НКВД.С.382; Азадовский К. М. Жизнь Николая Клюева. СПб, «Звезда», 2002. С. 315;Бродский Ю. Соловки. Двадцать лет особого назначения. С. 124-125;ГА РФ. Ф. 8409. Оп. 1: Д. 361. С. 109-111; Д. 422. С. 178-179; Д. 453.С. 140-145, 154-158; Д. 477. С. 146-147.

Фильм «Конец дворянского гнезда», повествующий также о судьбе А.В. Волконского. 

«В ОГПУ

Гр<ажданина> ВОЛКОНСКОГО Андрея Владимировича, прожив<ающего> в г<ороде> Казани 2-я Солдатская, д<ом> 14/28.

ЗАЯВЛЕНИЕ

В 1927 г<оду> постановлением от 23 сентября Особого Совещания я был приговорен к 3-х летней высылке минус 6 по обвинению в контрабанде (подозрение в пособничестве в продаже контрабандного арифмометра, который я не видал, ГПУ мне не могло его показать), а документы, мною пересланные т<оварищу> Катаньяну с очевидностью доказывали, что и запаха контрабанды не было (документы, см<отреть> дело), настолько очевидные, что т<оварищ> Катаньян распорядился тогда (ноябрь 27 года) задержать мою высылку из гор<ода> Ленинграда. Просьба не была уважена. Пробыв в высылке до 17 марта 1929 г<ода>, я страдаю на почве ранения экземой, расстройством сердечной деятельности, получил разрешение Боровицкого ГПУ уехать в Ленинград для лечения. Пробыв в г<ороде> Ленинграде до 9 июля, мне было предъявлено требование вновь уехать на высылку, причем, тов<арищем> Вицеманом было дано разрешение каждые две недели приезжать на лечение Х-лучами  Рентгена — согласно осмотра Комиссии врачей при ГПУ  в Ленинграде.

Выполнить вышеозначенное требование я не мог, т<ак> к<ак>, простудившись, слег с крупозным воспалением левого легкого, повторившемся дважды. Все это время я провел в постели, в виду того, что ослабший организм сердца не позволял мне даже ходить. Я хотел о своей болезни сообщить в ГПУ, но лечивший меня профессор Великанов категорически воспротивился этому, заявив мне, что это может вызвать волнение, которое при общей слабости сердца может вызвать припадок, и что больного человека никто не арестует.

Он оказался не прав — я был вызван в ГПУ и арестован с температурой в 38,9º и отвезен в Д<ом> П<редварительного> З<аключения>.     На     допросе     я     требовал     своего      медицинского освидетельствования (см<отреть> протокол допроса), но его мне не предоставили, и уже через неделю очутившись в изоляторе ДПЗ (в виду переполнения лазарета) врач Бобков установил у меня остатки воспаления легкого, но выдать мне удостоверение отказался, сообщив, что подобного рода удостоверения выдаются только по требованию следственных властей. Словом, все было сделано так, чтобы представить, что я был здоров и самовольно проживал в запрещенной зоне, было предъявлено обвинение по ст<атье> 82 ч<асть> 2, но оно было все же Комиссией ГПУ отвергнуто и постановлено только выслать меня этапом в г<ород> Казань, а 27 декабря я был освобожден из тюрьмы и, явившись в местное ГПУ, узнал, что Ленинградское ГПУ возбудило ходатайство о продлении мне срока высылки за то, что по болезни не явился в срок? Но ст<атья> 82 ч<асть> 2 говорит, что <за> неявку в срок полагается 1 месяц принуд<ительной> работы, а меня продержали более одного месяца в тюрьме, что соответствует 3-м месяцам принуд<ительных> работ. В обоих случаях характерно то, что в 1927 г<рда> "Главный контрабандист", продававший контрабандный арифмометр норвежский инженер Ли не только не был допрошен, но не был вызван; "второй контрабандист" Беляков, покупавший якобы контрабандный арифмометр, через 4 месяца был освобожден от высылки, а я "второстепенный контрабандист", только, если верить следственному заключению, познакомивший Ли с Беляковым, отбыл 2 года 3 мес<яца> высылки и 3 мес<яца> тюрьмы под следствием — я должен еще за какие-то не известные мне преступления еще мучиться. Как в 1927 г<оду> никакого следствия, допроса свидетелей и рассмотрения представленных документов не было, так и в 1929 г<оду> ни медицинского освидетельствования, ни допроса врачей не было сделано, а прямо прочат новое наказание. За что? Все время, проведенное мною при Советской власти, я держал себя вполне лояльно и смею думать, что приносил пользу, работая при Управлении Продовольственной Частью Петроградского Военного Округа (Упродпетокре) — я дал для страны во время голода свыше полумиллиона пудов второсортки муки, добытой  мною из негодных отбросов торфяного производства (см<отреть> в деле 1923 г<ода> бумагу за подписью Управляющего Упродпетокро М. В. Новорусского, в учреждении которого я приготовлял муку, и по хлопотам которого я был немедленно освобожден). Я создал в Ленинграде новое отопительное дело, отопляя ряд казенных зданий, напр<имер> Институт Инженеров Путей Сообщения, Главный Штаб, казармы, бани и т<ак> д<алее>, остатками от того же гречневого крупяного производства, восстановил 3 дома в Ленинграде и Детском селе. Всю свою жизнь трудился, тружусь, и отнюдь не считаю себя трутнем на шее трудовой Республики.

Много раз мне ставили в вину, что я, обладая таким знанием и опытом, не состою на государственной службе, — но куда же меня примут с такой фамилией и все равно при первой же чистке вычистят. Наконец, теперь, после войны, 4-х ранений и тяжелой контузии, отразившейся на сердце, я полуинвалид, почти 50-летний старик, нуждаюсь в покое, и если ГПУ полагает, что я в Ленинграде лишний, то я готов навсегда уехать из Ленинграда, то пусть мне дадут 2-3 мес<яца> для ликвидации моих дел и лечения. Прошу о полном освобождении.

Волконский»2.

1.ГАРФ. Ф. 8409. Оп. 1. Д. 361. С. 109-111.

2.ГАРФ. Ф. Р-8409. Оп. 1. Д. 422. С. 178-179.  Машинопись, подпись — автограф.